Если бы медальон вдруг не полыхнул ярким зеленоватым ореолом, разрывая почти готовое плетение в клочья.
– Что? – удивление Лугира было искренним. После чего он так же искренне разозлился. – Ты уже с кем-то прошла ритуал, шлюха?!!
– У вас отвратительные манеры, господин Говнюк, – процедила я, формируя красивые и весьма неприятные молнии на пальцах левой руки. Пять крупных электрических искр слетели в направлении уже далеко не условного противника и были тут же погашены его щитом.
– Ее нужно убить, дорогая, – сказал Лугир, не оборачиваясь. – Теперь другого выхода у нас нет. Подойди ко мне, нужно сложить наши усилия. Ее прикрывает пройденный ритуал и желудь священного дуба, я один не справлюсь.
– С удовольствием, любимый. – Сента спешилась. Не так красиво, как ее любовник, но гораздо изящнее меня. Подошла поближе, выплетая руками какой-то незнакомый мне по ощущениям узор.
Вот честное слово, ожидала всего, но только не того, что случилось, когда она встала плечом к плечу с Лугиром. Тот непринужденно положил ей руку на затылок, и… Нет. В Голливуде эту сцену бы никогда не сняли так обыденно, без эффектного превращения живого человека в воющую мумию у всех на глазах. Сента вдруг побледнела, закатила глаза, словно с ней случился обморок, и осела на землю, будто детский шарик, из которого вышел воздух. Магическим зрением я увидела, как узор ее Дара был буквально всосан Лугиром и стал частью его узора.
– Твою ж мать… – да, такое не оценить невозможно. – А говорят, вампиров не существует…
– Я ей солгал, говоря, что один с тобой не справлюсь, – почти печально проговорил Лугир, поставив щит и не спеша подходя ко мне.
Его щит был прекрасен. Ледяная стена, прозрачная, но непробиваемая. Хотя… Ульса сто тыщ раз твердил нам, своим ученикам, что любая эмоция влияет на плетение защитных заклинаний. Так оно и было. Лугир боялся, что его фокусы станут известны «суду общественности», отсюда и убийство подельницы, и стремление убить меня. Криминальные проделки с крестьянками – это одно, а нападение на ведьму – совсем другой коленкор. Достаточно одного моего заявления и проверки его на правдивость у мага-дознавателя. Его шестерки будут молчать, и вообще, кто примет во внимание их слова? Простолюдины не имеют права свидетельствовать против представителей высших сословий. Им двигал страх за единственного человека, который действительно был ему небезразличен, – за него самого. И этот страх проделывал в его прекрасном щите едва заметные щели. Что ж, если его еще немного пнуть…
– Если б я имел коня, это был бы номер, – я с гаденькой улыбочкой продекламировала не слишком пристойные стишки из своего мира. – Если б конь имел меня, я б, наверно, помер.