Как сходит с гор лавина?
Долго-долго лежит недвижимо толстый пласт снега, подтаивает, трамбуется, отягощает сам себя. Недели, месяцы... годы (это - в зоне вечных снегов). Порой - столетия.
Столетия требуются для формирования снежной громады. И секунды, иногда минуты - на обвал, когда нашлась для того должная причина.
Причина может быть совершенно ничтожной - например, крик. Или просто громкий голос. И храни тогда Господь голосистого шутника!
Потому что мгновенно от вершины до подножия склона проносится колючая, крутящаяся мерзлая пасть, пожирая в движении все на своем пути.
Еще в юности хайлендской он видал такое. Да и потом не раз приходилось, когда судьба забрасывала его в горы...
Смерть последнего из неумирающих - меньший повод, чем крик в горах?
Груз прожитых веков - меньше ли весит, чем снеговая толща?
Лавина тронулась с места, набрала разгон. Поди объясни ей, что те, кто еще недавно считали себя его сверстниками, сейчас даже не старики, а бодрые пожилые люди.
А то и вовсе - "мужчины среднего возраста", еще и внуков не дождавшиеся...
Тяжелее всего, страшнее всего было терять рассудок. Каждый раз, просыпаясь, знать, что можешь, помнишь, осознаешь меньше и хуже, чем прошлым утром...
Даже тело - могучее, хотя уже заметно обрюзгшее тело четырехвекового бойца - сдавало медленнее, чем разум.
Порой он надолго умолкал посредине фразы, мог часами сидеть, уставясь в одну точку. Иногда он заглядывал в комнату, где хранилась его коллекция оружия (единственное, что сохранилось у него из прошлой жизни, вернее, из прошлых жизней...). Это помогало, но - ненадолго.
Он любовно оглаживал, перебирал старые клинки, примерялся, как ложится в ладонь рубчатая рукоять. Пару раз даже пробовал возобновить тренировки, но тут же бросал. Слишком уж тягостны были воспоминания.
После одной из таких горе-тренировок, когда он не смог воспроизвести свой коронный выпад, "визитную карточку" своего стиля работы мечом, - он запил...
Совсем недавно из газет ему удалось узнать продолжение истории врача, поставившего ему диагноз - приговор. Вернее, окончание.
Для этого врача, оказывается, предел наступил минус - а не плюс пять лет от восьмидесятилетнего Рубикона.
В день своего семидесятилетия он заперся у себя в кабинете, оставил на столе нотариально заверенные распоряжения о судьбе своего немалого состояния и выстрелил себе в висок из маленького револьвера.
Убить себя? Вот так, прямо, не передоверяя дело алкоголю?
Это мысль...
Но, собственно, зачем? Зачем облегчать работу силам хаоса?
Старый человек дремал в обитом бархатом кресле...