И все. Больше ни звука.
Мы застыли в изумлении в тех позах, в каких нас застал неожиданный удар. Я глянул наверх. Можно подумать, сталактит специально подвесили возле входа в палатку, чтобы нас поубивать.
Фарид на четвереньках отполз в сторону, Мишель встал, держась руками за голову, и, шатаясь, подошел к тому месту, где стоял несколько секунд назад. Я слышал его тяжелое дыхание. Потом, не говоря ни слова, он вернулся к горелке, снял с нее кастрюлю и, выпрямившись, отступил немного назад.
– Давай… – хрипло сказал он, обращаясь к Фариду.
Парень подошел, все еще находясь под действием адреналина. Он даже дрожать перестал. Мишель взял его за талию, развернул к себе спиной и вылил воду ему на плечи. Потом принялся ладонью растирать ему спину, бедра и ноги. Держа на весу прикованную цепью ногу, Фарид покорно позволял себя мыть. Левой ногой он стоял на ледышке, которая начала подтаивать. Синие глаза не отрывались от окурка, в клочья разнесенного сталактитом. Сердце его билось так сильно, что дергалась кожа над третьим ребром. Когда Мишель по-отечески вытирал его полотенцем, мне показалось, что плотно сжатые губы Фарида сложились в улыбку.
Вдруг Мишель наклонился:
– А ты заметил, что стоишь на льду?
– А? Что? Ой, и правда. Вот черт!
Мишель стал растирать себе руки:
– И не чувствуешь холода?
Фарид помотал головой. Мы с Мишелем переглянулись и закусили губы. Колосс нагнулся:
– Похоже на начало обморожения. Те же признаки проявляются у свиных туш в холодильнике: сначала кожа трескается, потом расползается.
Пока я подходил к Фариду, он с недоверием разглядывал свою ступню. В его глазах появилось беспокойство.
– Это ненормально, да? А что это значит?
Мишель присел на корточки:
– Это значит, что, если мы не найдем выхода в ближайшее время, ступню надо будет отрезать.
Жонатан Тувье: Вернемся к мотивации ваших экстремальных восхождений. Если мы вас правильно поняли, вы идете в горы для того, чтобы потом сполна насладиться возвращением?
Рейнгольд Месснер: В общих чертах – да. Однако поначалу это совсем другое. Ты идешь неуверенно, ощупью, всегда рискуя больше, чем обычно, пока не достигнешь крайнего предела, точки невозврата, границы возможного и невозможного. Если я сделаю еще шаг, я могу погибнуть; если я его не сделаю, я не достигну цели. И вот у этого предела приходят и отчаяние, и тоска, и страх: у меня не хватит сил на спуск, я упаду… Обычно эту тревожную тоску я испытываю, когда действительно нахожусь на грани своих возможностей, и понимаю, что могу не вернуться домой, что зашел слишком далеко и что между безопасностью и мною слишком много преград…