— Merci. — Гамаш перевернул новенький экземпляр «Бытия», чтобы посмотреть на фотографию автора. Ни ухмылки. Ни нахмуренного взгляда. Вместо этого красивый, незаурядный человек оглядывался через плечо. — Félicitations, — сказал Гамаш.
Жильбер улыбнулся, потом разложил два алюминиевых садовых стула.
— Я захватил их с собой. Первое из того, о чем я бы хотел вам сообщить. Марк сказал, что я могу жить в хижине. Сделать ее своим домом.
Гамаш сел.
— Я вполне представляю вас здесь.
— Вдали от общества, — улыбнулся Жильбер. — Мы, святые, ценим одиночество.
— Тем не менее вы принесли два стула.
— Вы ведь тоже знаете это высказывание? — спросил Жильбер. — «В моем доме было три стула: один для одиночества, два для дружбы, три для общества».
— Мое любимое высказывание тоже из «Уолдена» Торо, — сказал Гамаш. — «Богатство человека измеряется количеством вещей, от которых он может отказаться».
— Ну, вы в вашей работе не можете позволить себе отказаться от многих вещей, верно?
— Верно. Но, покончив с ними, я от них отказываюсь.
— Тогда почему же вы здесь?
Гамаш несколько мгновений сидел молча, прежде чем ответить:
— Потому что есть вещи, от которых отказаться труднее, чем от других.
Винсент Жильбер кивнул, но ничего не ответил. Пока старший инспектор смотрел куда-то вдаль, доктор вытащил из рюкзака маленький термос и налил две чашки кофе.
— Как поживают Марк и Доминик? — спросил Гамаш, отхлебывая крепкий черный кофе.
— Прекрасно. Появились первые клиенты. Кажется, им нравится. И Доминик в своей стихии.
— А как поживает конь Марк? — Гамаш почти боялся задать этот вопрос. И его страхи получили подтверждение, когда Винсент отрицательно покачал головой. — Да уж, конь с причудами.
— У Марка не было выбора — ему пришлось избавиться от этого коня.
Перед мысленным взором Гамаша снова возникло это дикое, полуслепое, полубезумное раненое животное. И он понял, что его судьба была определена много лет назад.
— Доминик и Марк обустраиваются, и за это они должны быть благодарны вам, — продолжил Жильбер. — Если бы вы не раскрыли это преступление, их жизнь была бы погублена. Насколько я понял из хода процесса, Оливье не без задней мысли перетащил тело. Он хотел, чтобы гостиница и спа-салон закрылись.
Гамаш промолчал.
— Но дело, конечно, было не только в этом, — сказал Жильбер, не оставляя тему. — Я полагаю, он был корыстен.
Гамаш по-прежнему молчал, не желая еще больше усугублять вину человека, которого все еще считал своим другом. Пусть об этом говорят юристы, судьи, жюри присяжных.
— Голодный Призрак, — сказал Жильбер.