Но что же это была за болезнь, откуда она пришла? Хвори такого размаха до сих пор счастливо обходили Гудок стороной, даже старики не припоминали такого повального мора. Нет, люди болели и умирали, конечно, но чтобы вот так, сотнями, как мухи – такого ещё не случалось. Ещё пара седмиц разгула страшного недуга – и город мог вымереть полностью. Но какие меры предпринять? «Никому град не покидать, никого чужого не принимать; люду градскому из домов своих без великой надобности не выходить, да ежели и надобность будет – всё равно не покидать жилищ своих», – последовал указ городских властей; въезды в город охранялись воинами, торговля встала, началась паника. Разумеется, причины поветрия люди видели в гневе богов. «Маруша осерчала на нас», – говорили они. Чтобы усмирить мор, нужно было задобрить богиню, и городской глава Островид обратился к волхвам. Те дали ответ: Маруше нужна человеческая жертва. Сама ли богиня им так сказала, или же это было их собственным измышлением, но ради спасения всего населения требовалось умертвить тринадцать девственниц возрастом не старше тринадцати лет, причём умертвить не просто так, а живьём скормить их Марушиному псу!
Островид содрогнулся, но приказ отдал: волхвы сообщали волю богов, и если ради спасения нескольких тысяч жизней нужно было пожертвовать тринадцатью, то так тому и быть… В тот же день город огласился криками: дружинники ходили по дворам и забирали всех юных девочек, чтоб волхвы выбрали из них самых подходящих.
Когда дверь домика содрогнулась от страшного, мощного стука, Цветанка давила в ступке ягоды для клюквенного морса, а в печке пыхтела каша.
«Открывай! – холодно прогремел снаружи грубый голос. – Приказ посадника Островида!»
Ребята притихли, как мыши: испуганно блестя глазами, они изо всех сил старались даже не кашлять. «Пых, пых», – в наставшей тишине оглушительно фыркал горшок.
«Есть кто живой? – рычали за дверью. – Коли все перемерли, так дверь вышибем – покойникам уж всё равно, а коли остались живые – открывай, едрить вас в темечко!»
«Отворите, ребятушки, – послышался сдержанный шёпот бабушки Чернавы. – Делать нечего…»
Цветанка не успела подойти: нетерпеливые гости не захотели ждать, а тихого бабушкиного голоса, видно, не расслышали. Трах, бабах! Хлипкая дверь, сорвавшись с петель, плашмя легла на пол, и в дом ввалились, блестя бронёй, шлемами и окладами ножен, воины. Окинув взглядом затаившихся ребят, старший рассерженно рявкнул:
«Дома живого народу полно, какого рожна не открываете?!»
«Хворые мы, ослабели совсем, – ответила бабушка. – Нет силушки резво к двери подбежать. Зачем пожаловали, сынки?»