.
Тогда я пожелал ему еще раз доброго вечера и вышел за дверь.
«Завтра», – услышал я уже в коридоре.
Экипаж дождался меня, и мы тронулись в вечерней мгле по темным улицам в сторону вокзала. Я садился на поезд, уходящий на северо-запад.
…Когда началась война, спросишь ты. Что ж, любовь моя, для меня, как сторонника этернализма, даты – малозначительны. Но я точно знаю, что мое сраженье началось, когда мой взгляд встретился с твоим…
* * *
Безмолвная светлая ночь заглядывала в спальню.
Лиза поднялась с постели и подошла к окну. А вдруг то, что ей приснилось нынче, было правдой, думала она. Она видела людей, столпившихся вокруг семейной пары: мужчина и женщина лежали посреди улицы. И вдруг она, Лиза, в черном траурном платье опустилась прямо на них, присела рядом с раненым мужчиной, обняла его и закрыла ладонью в черной кружевной перчатке его глаза. Сперва люди вокруг суетились, и снилось Лизе, что женщину унесли, и будто она осталась жива. Но вдруг умолкли все… И Лиза незримою для всех тенью взмыла вверх над толпой…
Явь прогнала страх. Обняв себя, Лиза вздохнула.
– Дитя мое, ты еще не спишь? – спросил Серж, войдя в комнату.
Серж полагал себя профессором. Он был высоким, худым мужчиной лет пятидесяти. На носу у него всегда были очки-велосипеды, способные изуродовать почти любое лицо. И в тот раз им это удалось.
Серж всегда называл Лизу дитя. Не «любимая», не даже «душенька», ни каким другим ласковым именем, а только так – дитя. «Мое дитя».
– Нет, – ровно ответила Лиза и села на кровать возле Сержа. – Вы, наверное, закончили свои дела на сегодня?
И как бы Сержу в ответ, в угоду, она называла его на вы.
– Да, дитя мое. Всё эта ясная погода! Вот если б дождь! Заждался я грозу, – сказал Серж, раздевшись и прижав к себе Лизу.
– Лизонька, Лизонька, – шептал Серж, бесстыдно целуя ее, рыжие ее волосы, в тени ночи казавшиеся серыми, ее лицо, бледное в сиянии полного месяца…
2
Часы пробили девять. Девять ровно, как полагали они, но в действительности спешили на одну минуту. Кроме их звона в дешевом пансионе не было слышно ни единого звука: ни шагов в коридоре, ни голосов в соседних комнатах. Но были звуки, переполнявшие пансион день-деньской и всю добрую ночь, – гудки поездов городской железной дороги. Оттого казалось, что весь дом куда-то едет. И, вероятно, именно эти злосчастные гудки паровозов так уценили номера. Однако оно мне было очень кстати – поначалу я решил экономить и накопить денег, чтобы чуточку позже приобрести что-нибудь действительно желанное. А покамест я лишь обновил свой гардероб, а также купил новенький, в вензелях, портсигар.