— Опыт пригодится колхозу. — Евгений показал на свой самодельный чемодан, стоящий в коридоре у окна против купе. — Вот везу нашу землю в Киев.
— Землю? — удивилась женщина.
— Да, землю. Образцы грунтов на анализ В районе нет ни одной агролаборатории. Сыплем удобрения, а надо ли — никто толком не знает. Вот и везу, чтобы знать, какому полю чего надо.
Он поднялся, подошел к окну. Был зол на себя за то, что разболтался. Подумал: «Что она смыслит, эта выхоленная мещаночка?» Он расстегнул воротник белой сорочки и казался теперь еще более молодым, упрямым В купе все затихли, и никто не отвлекал его от окна. Евгений думал о родном Полесье. Ночные дали манили огнями заводских поселков, серебряными ручейками и притихшими белостенными селами, бежавшими навстречу рассвету.
Проводник объявил, что поезд подходит к Киеву. Утих надоедливый храп в соседнем купе, пассажиры зашевелились, застучали чемоданами. Корреспондент пожал руку Бурчаку, пообещав скоро приехать в Замысловичи, вежливо поклонившись, попрощался с соседкой и протиснулся вперед. Последними выходили из вагона Бурчак и женщина в белом плаще, из-под которого выглядывало зеленое платье.
— Каждый новый человек — это книга, которую интересно прочитать, — сказал Евгений на перроне.
— Я не очень интересная книга.
Он не нашелся что ответить.
— К тому же одну главу из нее вы уже прочли, — загадочно посмотрела она на Бурчака.
— Не совсем понимаю…
Диктор хрипло объявил, что началась посадка на ялтинский поезд.
— Мне пора, — сказала женщина и протянула ему руку. — Прощайте…
— Что ж, всего хорошего. Счастливого пути! — промолвил Бурчак, пожимая ей руку. А она постояла какое-то мгновение, как бы колеблясь, будто желая еще что-то сказать. Но промолчала и сразу затерялась в людском потоке.
Евгений пошел по привокзальной площади, неся в чемодане свою землю, вспоминал подробности разговора в вагоне. Пробуждался златоглавый красавец Киев. Евгений очень любил его, но даже перед этим великолепным зрелищем не мог забыть о своей попутчице. В который уже раз спросил самого себя: «Неужели это она?»
* * *
На суходоле травы уже перестоялись. Отцветший чертополох, который никак нельзя вывести, щетинился сухими колючками; пахучая ромашка растеряла свой белый убор и стояла раздетая; немудреные цветы татарника, словно завернутые в паутину, норовили уцепиться хоть за что-нибудь: то набьются в коровий хвост, то прилипнут к овечьему боку и висят, пока их не скинешь.
Сохнут, чуют старость и, может, поэтому спешат обронить свои никому не нужные семена…
Но на лугах травы созревают медленно и не все сразу, а одна за другой. Идешь лугом, и словно живая радуга после дождя упала с неба к ногам, но ей не дают долго постоять. Все, чем пахнет луг, должно остаться в сене. Сказочные соцветия, в которых столько удивительных тонов, сложат в серые безмолвные копны. Опоздаешь на день-два, и у большинства цветов облетят лепестки, погаснет красный, как огонь, клевер, побуреют зеленые свечи тимофеевки, и сено в копнах будет пахнуть бурьяном, а не медом.