— Вон! Кыш! — зашипела на нее тетя Фрося, но было уже поздно: Шайба проснулся. Солнце стояло высоко, а в окне одиноко жужжала муха.
— Доброго здоровья! — виновато приветствовала его тетя Фрося.
Шайба протер глаза.
— Спасибо.
Тетя Фрося сердито показала веником на ворону:
— Зачем вы держите эту дуреху? Выгнали б ее на волю, пусть бы летела к своему кодлу[4].
— Выгонял — не хочет. Наверно, привыкла ко мне. — Он кивнул вороне: — Правда, Павочка?
— Ого, у нее и имя есть?
— А как же, живое существо…
Шайба сидел на топчане босой, непричесанный, с красноватыми глазами и, вероятно, думал, как скоротать воскресенье.
— Не слыхали, что в клубе?
— Все то же самое — музыка и танцы до упаду.
Тетя Фрося вынула из кошелки тряпку — рваный мешок, поставила посреди комнаты ведро с водой и принялась мыть пол. А Шайба встал, потянулся — затрещали кости.
— Все музыка и танцы, как на грех… — И пошел на кухню умываться.
Тетя Фрося мыла пол так старательно, как у себя дома. Не даром ведь — за деньги. Все прибыль, все свежая копейка! Иначе какого черта мыкаться ей по чужим квартирам?
Из кухни через открытую дверь на нее смотрел Шайба. Из-под широкой юбки виднелось белое чистое шитье рубашки. От работы тетя Фрося раскраснелась, помолодела, из-под шелковой косынки выбились косы. Она выжала тряпку крепкими руками, и тряпка стала совсем сухой.
«А дельная у нашего парикмахера женушка», — подумал Шайба.
— Ого, какая у вас сила! — заметил он.
— Где там сила в сорок лет… — И нисколечко не смутилась, что скрыла немалый хвостик.
…В это воскресенье она сама приготовила Шайбе завтрак. Пока жарилась яичница, тетя Фрося успела принести «для аппетита». Шайба пил за ее здоровье. Размяк, засветился, и стало ему так хорошо, что лучшего и не желал. А тетя Фрося все подливала.
— Где же это вы пропадали, что не видно было?
— Все в бригадах. Налаживал ночные смены.
— А трактористок у вас много?
Шайба пьяно улыбнулся:
— Есть. Все замужние, подтоптанные…
Тетя Фрося насупила брови и кокетливо сверкнула на него глазами:
— Подтоптанные? Кто бы говорил?
После выпивки потянуло на песню. Тетя Фрося по-молодецки вышла из-за стола, выставила вперед ногу, словно раздумывая, с чего начать, и юлой завертелась вокруг Шайбы:
По опеньки ходила,
Козубеньку загубила —
Цитьте!..
И у Шайбы подогнулись колени, и ноги сами понесли его в хорошую веселую жизнь, какой он не жил. Притопывая, подхватил:
А я йшов,
Козубеньку знайшов —
Цитьте!
Шайба, хмельной, красный, в белой свежей рубашке, давно так не веселился. Довольный вышел за тетей Фросей на зеленый двор, где уже успели затянуться травой глубокие зубчатые следы от тракторов. На окнах у Артема дремотно свисали вышитые шторки. «Долго сегодня у Стерновых спят», — подумал он. Ходил по двору, и все, что приелось за долгие годы, казалось новым и хорошим. Заглянул для чего-то в молотилку, подошел к комбайну, постучал костяшками пальцев по железу и не слыхал, что его приветствуют с дороги. А парикмахер дядя Ваня, сойдя с велосипеда, кричал ему из-за штакетника: