— Лобсанг, о свет… метельщик.
— Лобсанг Лудд?
— Э… Да, метельщик.
— Поразительно. Итак, Лобсанг Лудд, ты попытался сосчитать местные неожиданности. Все это делают. Неожиданность лежит в основе природы Времени, а пять — это число Изумления.
— Да, метельщик. Я обнаружил мостик, который наклоняется и сбрасывает тебя в пруд с карпами…
— Хорошо. Молодец.
— …А еще я нашел бронзовую статую бабочки, которая начинает хлопать крыльями, если на нее подуть…
— Уже два.
— Нельзя не изумиться тому, как эти маргаритки опыляют тебя ядовитой пыльцой…
— Разумеется. Свойства их пыльцы для многих стали большой неожиданностью.
— Я думаю, что номер четыре — это поющий йодлем палочник.
— Просто молодец, — просияв, похвалил послушника Лю-Цзе. — Просто здорово.
— Но Пятую Неожиданность я так и не смог найти.
— Правда? Что ж, когда обнаружишь, обязательно сообщи, — сказал Лю-Цзе.
Некоторое время Лобсанг Лудд обдумывал эти слова, шагая за метельщиком.
— Сад Пяти Неожиданностей — это испытание, — сказал он наконец.
— О да. Как, по сути своей, и все остальное.
Лобсанг кивнул. Это было очень похоже на сад Четырех Элементов. Бронзовые символы трех из них найти было не так трудно: в пруду с карпами, под камнем и на воздушном змее, но Огонь никто из одноклассников Лобсанга так и не нашел. Огня в саду как будто не было.
А потом Лобсанг сделал следующий вывод: в действительности существует пять Элементов, как их и учили. Из четырех состоит вселенная, а пятый — Изумление — обеспечивает ее существование. Никто не утверждал, что четыре элемента в саду обязательно были материальными, поэтому четвертым элементом могло быть изумление от того факта, что Огня тут нет. Кроме того, огонь — редкий гость в садах, а вот символы других элементов действительно находились в своих стихиях. Поэтому Лобсанг спустился в пекарню, открыл одну из печей и тут же увидел под буханками пылающий красный Огонь.
— Тогда я полагаю, что Пятая Неожиданность состоит в том, что Пятой Неожиданности нет вовсе, — сказал он.
— Хорошая попытка, но цилиндрическая дымящаяся штучка обычно действует безотказнее, — ответил Лю-Цзе. — Разве не начертано: «О, твой ум настолько востер, что однажды ты можешь порезаться о него»?
— Я пока еще не добрался до этого места в священныx текстах, — неуверенно произнес Лобсанг.
— И не доберешься, — заверил Лю-Цзе.
С залитой хрупким солнечным светом улицы они вошли в прохладу храма и продолжили путь по древним залам и вырубленным в скале лестницам. Их сопровождали звуки доносившихся издалека песнопений. Лю-Цзе, который не был святым и которому в голову могли лезть самые нечестивые мысли, иногда гадал про себя: а есть ли в монашьих песнопениях какой-то смысл или они просто повторяют бесконечное «аахааахаха»? Различить нечто большее мешало вечное эхо.