Она снова повернулась к нему. Лицо по-прежнему в тени. И лишь голос…
— Хочешь — бери.
Кажется, она даже не успела закончить эту фразу. И уж совершенно точно головой он эти слова осознать не успел. Руки дернулись сами. Прижать к себе, опрокинуть назад, на пол, в подушки, головой к звездам, отражающимся в воде. И, Боже-мой-наконец-то-поцеловать!
Только тут Макс понял, как долго хотел ее. И как сильно. Потому что у него впервые в жизни так сорвало крышу. Напрочь просто. Голова отказала, он стал как зомби. Только тело, без мозгов. Тело, которое так давно желало другое тело. Вот это тело — роскошное. Сводящее его с ума.
Умеет же целоваться… А притворялась… Он не думал, что можно целоваться так — не как обязательная прелюдия к сексу, которую не очень хочется слишком уж затягивать. Нет. Целовать так, будто дышишь этим поцелуем. Этим человеком. Этими губами, языком, гладкостью всего внутри. Ее вкусом. Ее рваным дыханием. Ее — о, да! — стонами. Прямо тебе в губы.
Их пальцы переплелись где-то у нее за головой, у самого стекла. Переплелись так сильно, что больно врезалось в кожу серебряное кольцо на ее среднем пальце. Боль не отрезвляла их, как не отрезвлял холод стекла, которого касались сплетенные пальцы. Тела еще не сплелись так, как пальцы, но между ними было жарко. И даже холод звезд за окном не мог остудить этот жар.
В какой-то момент Макс осознал, что творит совсем уже непотребное. Он занимался тем, что делают не очень психически здоровые дяди в общественном транспорте. Он терся об Киру. Вульгарно и бесстыдно терся об нее пахом, уже совершенно точно утратив контроль над собственным телом. Как какой-то ненормальный извращенец терся своими бедрами о ее, тихо порыкивая от этого ощущения — как там, под одеждой, от его движений сдвигается крайняя плоть, обнажая чувствительную кожу головки, и как почти болезненно ею касаться тканитрусов и прижиматься к горячему женскому телу сквозь слои одежды.
И все равно — трется. Как гребанный извращенец. Потому что Кира выгибается под ним, подстраиваясь под его движения. И ответно трется об него. И с негромким шипением втягивает в себя его нижнюю губу, и прикусывает — слегка. И еще приподнимает бедра и раздвигает — чтобы ему было удобнее об нее тереться. Два тела, отчаянно пытающихся добраться друг до друга.
Освобождает одну руку, приподняться, между телами — как хорошо, что на ее пиджаке одна пуговица. Больше — вырвал бы на хрен! Гладкая ткань топика скользит вверх, наконец-то — не ткань, а кожа. Кожа… ее кожа. Большой палец ныряет под пояс брюк, гладит подвздошную косточку. Губы ее отпустить, чтобы языком обвести идеальную линию челюсти, острого подбородка. Скользнуть языком дальше, вниз, по шее. Поймать на вкус биение пульса.