– Вы когда заканчиваете работу? – спросил я у продавщицы.
– А что? – лениво ответила она, с такими вопросами к ней подваливал каждый третий покупатель.
– Сегодня вечером в Москве, в Доме кино, французский фильм с Ивом Монтаном. Хотите, я заеду за вами?
Она посмотрела на меня, на мою машину за окном магазина и снова на меня. Но на сей раз уже столь длинным взглядом, что ряска провинциальной скуки исчезла из ее глаз и мне открылись такие глубины – почти как у Ирины Печерниковой.
– Я заеду ровно в семь, – твердо сказал я, не ожидая ее ответа.
Однако в семь ноль пять, когда она вышла из магазина, сердце упало у меня в желудок: она была хромоножкой! Аленушка из русской сказки – с кукольным личиком, с русой косой, с зелеными глазами русалки – шла ко мне, припадая на короткую левую ногу, как Баба-Яга.
Я заставил себя не дрогнуть ни одним лицевым мускулом. Я вышел из машины, жестом лондонского денди открыл ей дверь и повез в Дом кино на просмотр французского фильма, в котором Ив Монтан играет коммуниста-подпольщика, скрывающегося от немецкой полиции в квартире своего школьного друга и товарища по подпольной борьбе. Дочь этого друга, восемнадцатилетняя Клаудиа Кардинале, влюбляется в него чуть ли не в первом эпизоде и потом весь фильм они занимаются сексом – с утра до ночи в отсутствие отца этой девочки и даже ночью, когда ее отец сладко спит, устав весь день печатать антифашистские прокламации. При этом то была далеко не порнуха и даже не эротика в прямом и плоском смысле этого слова, о нет! То была эротическая кинопоэма, чистая, как свежие простыни, которыми Клаудиа Кардинале каждый раз медленно, очень медленно, почти ритуально застилала широкую отцовскую кровать перед тем, как в очередной, сотый раз отдаться на ней своему возлюбленному коммунисту Монтану в совершенно новой, еще не виданной зрителем позе. Хрен его знает, как эти французы умудряются даже на материале подпольной борьбы с фашистами и при сюжете, родственном «Молодой гвардии», создать «Балладу о постели»! Нифонтовых на них нет, вот в чем дело!
Нужно ли говорить, что я в ту ночь был болшевским Ивом Монтаном, а моя хромоножка – подлипской Клаудией Кардинале? И что на застиранных в болшевской прачечной простынях мы испробовали все российские и французские позы любви, невзирая на то, что левая нога моей сказочной Аленушки была искривлена и на целую ладонь короче ее прелестной и стройной правой! Но дело не в этом – кого, кроме Нифонтова, можно было этим удивить? А дело в том, что в короткие моменты отдыха и расслабления эта Аленушка, лежа на моем плече, рассказала мне о своем детстве. О том, как ее отец-алкоголик являлся по ночам домой в дупель пьяный и с порога орал ей, восьмилетней, и ее матери – железнодорожной проводнице: