— А я улетаю, но скоро вернусь… — опять обещала кому-то певица.
И я открыл, наконец, глаза. Я был все в той же комнате и на том же стуле сидел. Но все равно… Все равно что-то сдвинулось во мне, распрямилось, что-то перестало мучить, терзать. Я точно спокойнее стал и сильнее, точно очнулся сейчас после какой-то болезни, — и теперь все прошло, и ничего мне не страшно — ехать, ехать! Надо обязательно ехать в мою Заборку! Надо испытать себя в большом деле — иначе жить зачем, зачем и рождаться… Надо, надо! — все кричало во мне и рвалось из горла. А в груди стало легко… легко-легко. И я вздохнул полной грудью. А вокруг нас все еще танцевали, кружились, но как-то уже медленно, обреченно. И вдруг снова — Феша:
— Я ведь, Клавушка, молоденька-то была толстушша!
— Да ну! Не поверю.
— А ты не верь… — Она рассмеялась. — Надо мной все соседи шутели: «Ой и Феша — щеки видно со спины…» А я покушать любела. А как чай пила — никто не догонит! По шесть стаканов бывало… А шестой провожу, то еще попрошу. А надо мной все мрут да хохочут, все мрут да хохочут. А че? Мне не стыдно. Я и работать любела. Раньше-то на пашне мы с темна до темна… Эх, Клава ты моя, ты одна понимашь. Мне бы вот не тут жить, а мне бы в деревне. Да держать бы коровушку… — Феша замолчала и на меня оглянулась. Я глаза отвел, и она опять про свое:
— Часто мою в классах, че-нибудь подтираю, а потом к вытяжной трубе пойду да прижмуся. А там воет че-то, на все голоса свистит. То ли ветер там, то ли метель… А я и задумаюсь да еще сильнее прижмуся. И легко мне сделатся — не поверите? Нет уж, я не совру тебе, как мне станет легко… И в голове-то всяко, разно пройдет. Раньше-то в деревне сильны были ветра. Ох и ветра, всем ветрам ветра. Как почнет мести, как закрутит, завертит — так, глядишь, на неделю. А я маленька-то еще че придумала. Вы не слышите? — она опять на меня покосилась.
— Слышим! Слышим! — откликнулась Клавдия Ивановна.
— Ну хорошо. А я че придумала. Мне уж лет восемь было, а может, поболе. И вот сижу как-то, смотрю в окно. А там — белым-бело, шумит бела падера. А я и подумала: это, мол, не ветер за окном стучит, выпевает, а это, мол, волкушки воют, ощетинили свою шерсть… Правда, правда, все время думала так. Воют, мол, они с голоду, и к нам, к людям, просятся. А мы их гоним, пужам. А надо бы пожалеть. Но кто меня, малу, послушат. А все равно я жалела их. Пусто место, видно, жалела. Да че — кого говорить… Никому в жизни я зла не желала — ни кошке и ни собаке, ни птичке и ни травинке. Раз живое — пусть и живет. Значит, надо кому-то, зачем губить?.. Вот стоишь возле трубы и обо всем передумашь. А потом хорошо сделатся, а почему?..