Гроза в августе (Ткаченко) - страница 2

В деревне деда побаивались, называли безбожником, хотя он бывал на всех церковных службах, соблюдал требы. Старухи говорили, что в нем сидит бес, и когда случалось деду «вусмерть» напиться, сотворяли над ним всяческие знамения, пытаясь изгнать нечистого. После, перед самой революцией, деда окрестили коммунистом, местный поп запретил ему переступать порог церкви. Но от привычки своей — грозить грозе — дед не отрекся, кажется, больше еще озлился и теперь к словам «В бога, душу…» стал прибавлять: «…в попа и царя…»

В августе дед и бабка жали пшеницу на своем клину. Случилась гроза. Дед ушел в степь и не вернулся. К вечеру нашли его далеко от заимки с пробитым черепом. Решили: убило громом.

— Бабушка, — говорю я в тишину комнаты, чтобы еще раз расспросить ее обо всем этом, чтобы она призналась, из-за чего так боится грозы. Из-за деда? Или родилась на свет, восприняв от предков свой страх.

За окном нахмурилось, туча волокнистым, размытым краем, похожим на дым дальнего пожарища, прикрыла солнце, и лишь пучок острых лучей падал где-то за рекой на березовую рощу, зажигая ее так ярко, что, казалось, деревья вот-вот зелено воспламенятся. Гневно, как напоминание о небесной силе, полыхнула молния; сразу же, подтвердив ее гнев, грубо, услужливо сотряс тверди земные гром.

И снова тишина. И в этой тишине прозвенела и ударилась о стекло муха. Стали слышны часы на буфете — торопливо, звучно они отстукивали секунды. Где-то внизу тоненько повизгивали, щелкали мячом мальчишки. Все сделалось маленьким, резким.

Росла туча ввысь, вширь, громоздилась на город. И дома понемногу мельчали, как бы сходились плотнее, прижимались к земле. Крыши еще проступали матово и лунно, а стены, едва белея, растворялись в безвременных сумерках. И геофизическая вышка, и телемачта, такие звонко высокие в чистом небе, теперь казались истонченными прутьями, из мрака небес воткнутыми в землю.

Вот сейчас, через минуту-две, ударит гром, прогрохочет громило, обрушится жуткая тяжесть, — оттого так пусто в теле и прохладно в душе (как перед смертным риском), — а потом… Что будет потом? Что-то будет. Но это потом… Вот уже тупо, упруго, как надутые шары, перекатываются, лезут друг на дружку облака, чтобы грознее, с большим страхом рухнуть вниз и покатиться по маленькой круглой земле.

Я поворачиваюсь к бабке, смотрю, как она там. Но что это?.. Бабки нет. В углу пусто. Сумеречно и пусто. Ушла, спряталась? Но дверь не скрипела, не хлопала, спрятаться некуда. Я глянул под стол, скосил глазом под кровать — никого. Снова уставился в угол, в самую темень. И в меня проникло такое чувство: будто там, в углу, кто-то есть, однако его не видно. Есть и не видно. Существует сгустком темного воздуха.