Джордж знал о болезни Миштиго еще с того приема. Интересно, что навело его на след?
Фил попросил его понаблюдать, не видно ли у веганца признаков смертельной болезни.
— Почему?
Ну, он не сказал почему, и теперь уже я не мог пойти спросить его самого. Эту проблему предстояло решать мне самому.
Завершил ли Миштиго свою работу или же у него просто не оставалось времени, чтобы ее выполнить? Он сказал, что закончил. Если это неправда, то выходит так, что я все время защищал мертвеца, без всякого смысла. А если правда, то мне требовалось знать результаты его труда, чтобы принять решение относительно отмеренного ему остатка жизни. И очень быстрое.
Обед не принес ничего нового. Миштиго сказал все, что хотел сказать, и игнорировал или отклонял наши вопросы. Поэтому, как только мы выпили кофе, Рыжий Парик и я вышли выкурить по сигарете.
— Что случилось? — спросила она.
— Не знаю. Я хотел спросить у вас.
— Нет. Что теперь?
— Лучше скажите мне сами.
— Убить его?
— Наверное, да. Однако все-таки объясните, почему?
— Он закончил.
— Что? Ну что именно он закончил?
— А я откуда знаю?
— Проклятие! Я должен знать! Я люблю знать, почему я убиваю кого-то. Такой уж я странный.
— Странный? Очень даже. Да тут же все очевидно. Веганцы хотят снова скупить Землю. Он возвращается с отчетом об интересующих их местах.
— Почему же тогда он не посетил все первоначально намеченные места? Почему оборвал свою инспекцию после посещения Египта и Греции? Песок, скалы, джунгли да разные чудовища — вот и все, что он видел. Едва ли это годится, чтобы заинтересовать инопланетян.
— Значит, он испугался, вот почему. И счастлив, что остался в живых. Его ведь запросто мог съесть боадил или курет. Он просто убегает.
— Ну и хорошо, пусть себе убегает. Пусть себе передает остальным голубокожим плохой отчет.
— Этого они не могут допустить. Если они-таки захотят въехать, то не ограничатся столь неполными и отрывочными данными. Они просто пришлют кого-нибудь другого. Если мы убьем Миштиго, то веганцы поймут, что мы по-прежнему не шутим, по-прежнему против, по-прежнему несгибаемы, то есть по-прежнему представляем реальную силу.
— …Нет, он не боится за свою жизнь, — задумчиво произнес я.
— Да? Чего же тогда?
— Не знаю. Однако собираюсь выяснить в ближайшее время.
— Как?
— Думается, спрошу у него.
— Вы сумасшедший, — она отвернулась.
— Либо мы сделаем по-моему, либо вообще никак, — заявил я.
— Тогда как угодно. Все это больше не имеет никакого значения. Мы уже проиграли.
Я взял ее за плечи и поцеловал в шею.
— Пока нет. Вот увидите.
Она стояла неподвижно, как статуя.