— Вот это-то и достойно большого сожаления, моя дорогая, потому что я этого не допущу.
— Вы его не остановите. И мы не станем отзывать его. Хоть вы и Карагиозис, и понесли тяжелую утрату, и мое сочувствие к вам простирается за горизонты, ни вам, ни мне уже не остановить Хасана. Он ведь убийца. И никогда не подводил.
— Так же как и я.
— Нет, о вас этого не скажешь. Вы только что подвели Радпол и Землю, и все, что хоть что-нибудь значит для людей.
— Я привык жить своим умом, женщина. Ступай своей дорогой.
— Не могу.
— Это почему же?
— Если вы этого не знаете, то Карагиозис и впрямь дурак, фигляр, персонаж театра теней.
— Некогда один человек по имени Томас Карлайль писал о героях и о преклонении перед героями. Он тоже был дурак, ибо считал, что такие создания и впрямь существуют на свете. Героизм — всего лишь вопрос обстоятельств и целесообразности.
— Иной раз в игру вступают и идеалы.
— А что такое идеал? Призрак призрака, вот и все.
— Не говорите мне, пожалуйста, таких вещей.
— Должен — ведь это правда.
— Лжете, Карагиозис.
— Нет, не лгу — или, если и лгу, то ради вашей пользы, девочка.
— Я достаточно стара, чтобы быть бабушкой кому угодно, кроме вас, так что не называйте меня девочкой. Вам известно, что мои волосы — парик?
— Да.
— А известно вам, что я когда-то заразилась веганской болезнью и что именно поэтому и должна носить парик?
— Нет. Мне очень жаль. Я не знал.
— Когда я была молода, давным-давно, то работала на веганском курорте. Девушкой радости. Мне никогда не забыть ни противного пыхтения их легких у моего тела, ни прикосновения их трупного цвета плоти. Я ненавижу их, Карагиозис, так, как может понять только такой, как вы, — тот, кто ненавидел Великой Ненавистью.
— Мне жаль, Диана. Мне действительно очень жаль, что вам до сих пор больно. Но я еще не готов сделать хода. Не подталкивайте меня.
— Вы-таки Карагиозис?
— Да.
— Тогда я удовлетворена — в какой-то мере.
— Но веганец будет жить.
— Посмотрим.
— Да, посмотрим. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Конрад.
И я поднялся и оставил ее там, в ночи, и вернулся в свою палатку. Позже, той же ночью, она пришла ко мне. Раздался шорох полога палатки и одеяла, и она очутилась рядом. И даже тогда, когда я забуду про все остальное в ней — рыжий цвет ее парика и маленькое «л» между глаз; желваки на скулах и отрывистую речь; все мелкие характерные жесты и теплое, как сердце звезды, тело; ее странный обвинительный акт человеку, которым я некогда мог быть, — я буду помнить вот это — что она пришла ко мне, когда я нуждался в ней, что она была теплой, мягкой. То, что она пришла…