Я подумала и кивнула головой: «Ну да, правильно. А когда вы в первый раз женились, ты тоже сама себе платье шила?» – «Да нет, – ответила бабушка, перекусывая нитку. – Тогда все по-другому было. Что было, то и надела. Я ведь деда и не знала почти». – «А что ж ты замуж за него вышла?» – «Мать выдала. Мы под Тулой жили, бедные были совсем. А тут дед приехал – офицер, в мундире, с усами, красивый, знатный. Влюбился в меня с первого взгляда. Все под окнами нашими гарцевал на сером в яблоках коне». – «А ты в него тоже влюбилась? С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА? – спросила я, надеясь, что так оно и было. Я представила себе дедушку на сером коне и всего в яблоках, распевающего СЕРЕНАДЫ под балконом бабушкиного дома. Дедушкин конь ест яблоки, дедушка поет, а довольная бабушка машет ему батистовым платочком и украдкой бросает розу. «Да ты что? – ответила бабушка. – Ну, подумай сама: он богатый, я бедная. Он БЛАГОРОДНОГО ЗВАНИЯ, а мы из простых. Он образованный, а меня едва грамоте научили. Ну разве я ему ровня? Так на что он мне нужен, спрашивается?» Я поду мала и кивнула: «Да, правда. А то еще зазнаваться начнет. И потом, тебе же учиться нужно было». – «Ну положим, – обиделась бабушка, – в школу-то я еще до того ходила, когда маленькая была. В яснополянскую. Сам граф Толстой нас учил! Лев Николаевич, царствие ему небесное! Хвалил меня! Лизо́чком называл. Говорил, что я хорошенькая и смышленая. Все, бывало, норовит поймать да на колени к себе посадить. Ну а я от него под стол пряталась». Бабушка остановилась в рассказе и, надев вторые очки, стала вдевать в иглу швейной машинки новую нитку. Нитка никак не попадала в игольное ушко, и бабушка, прикусив губу, упорно повторяла попытки. «Ну, бабушка! – заныла я. – Ну, расскажи, почему ты пряталась от Толстого?» – «Что, «бабушка»! Подожди! Я уже четырнадцать лет как бабушка!» – нитка наконец вделась в иголку, машинка «Зингер» неторопливо застрекотала, и бабушка продолжила рассказ: «Боялась я его. Ты знаешь, какой он был страшный? Весь волосатый! У него даже в ушах волосы росли!» Я в ужасе замолчала, но сейчас же вспомнила о дедушке: «А как же ты все-таки за дедушку вышла?» – «Да как все, – ответила бабушка. – Мать меня выдала и разговаривать не стала. Я деду отказала, а он говорит: «Все равно, Лиза, я тебя увезу. Моей ты будешь!» И пошел к матери моей руки просить, но, правда, все честь честью, как положено, – сватов прислал с подарками. А мать и говорит: «Человек, видать, порядочный, намерения серьезные, иди за него, а то я вас всех не прокормлю следующую зиму. Ничего, СТЕРПИТСЯ-СЛЮБИТСЯ». Да и то сказать – сваты пришли, а угостить их нечем. Ну, правда, хлеб-соль мы им вынесли на вышитом полотенце, это уж как положено, не хуже других, но они, видать, голодные были, нет чтобы отщипнуть кусочек и поклониться, будто сыты, а они весь хлеб-соль тут же и съели. В один присест! И сказать-то ведь неудобно, чтобы совесть имели. Все-таки ведь сваты. Так мы в тот день и остались без ужина. Голодные спать легли». Бабушка посмотрела шитье на свет и покачала головой. Что-то ее явно смущало. Она решительно взяла ножницы и стала распарывать только что сшитую ткань. «А вы с дедушкой обвенчались, а потом стали жить-поживать и добра наживать? И тут ты его и полюбила?» – радостно предположила я. «Ну, тут уж конечно, как положено, – ответила бабушка. – Как же иначе! Только какое там, «наживать». Дед к революционерам перекинулся. Все, значит, состояние по ветру, на революцию отдал, да и немного там было, хотя все-таки, конечно, все равно жалко». Бабушка покачала головой, но в голосе ее особого сожаления не чувствовалось. «Ну а потом?» – спросила я. «А потом начал он носиться по разным городам – то туда, то сюда. А я за ним, да с малыми детьми. Ни кола, ни двора, только приехали, обжились, – его уже опять куда-то несет нелегкая. И так, пока до Москвы не добрались. А как в Москву попали, так я и сказала: «Все. Приехали. Я отсюда больше – никуда». Ну, он, конечно, полгодика в Москве пожил, с кем-то там поругался и опять уезжать нацелился. А я ему говорю: «Езжай один. А я с ребятами здесь останусь». Ну, он и уехал – в Вятку. Они там газету какую-то революционную издавали».