Несколько шагов по вечнозелёной жестковатой травке – и знакомое крылечко радушно прикоснулось к стопам добела промытыми деревянными ступенями.
Некоторое время он стоял, пытаясь сообразить, как объяснит деду своё появление, потом заметил, что с одежды натекли предательские лужицы, торопливо растёр их ногой и решительно рванул дверь.
Она никогда не запиралась раньше, Гася, старшая кухарка деда, постоянно жившая в доме вместе с мужем, любила, сидя на этом крылечке, перебирать фасоль и чистить овощи. Её муж служил деду камердинером и дополнительно исполнял обязанности мажордома, а остальные слуги приходили днём из расположенного за стеной семейного монастыря.
Вернее, весь этот остров принадлежал монастырю, кроме небольшого участка, где дед лет пятьдесят назад выстроил себе просторный и удобный дом, называвшийся летним дворцом.
Дверь оказалась традиционно не заперта, и Дорд легко проскользнул в просторный коридор, ведущий к кухне, столовой и задней лестнице. Осторожно, стараясь не шлёпать босыми ногами, герцог прокрался мимо распахнутой на кухню двери, вдохнул запах горячих булочек и сбежавшего молока и метнулся к лестнице. Поскольку дед не изменял себе ни в чём, его комнаты и спальни для членов семьи находились на самом верхнем, третьем, этаже.
Герцог допрыгал почти до площадки второго этажа, когда донёсшиеся снизу звуки заставили его резко замереть с занесённой над следующей ступенькой ногой и пошатнуться.
Нет, не может быть.
Показалось.
Мало ли женщин поют эту песню…
Но откуда тут вообще женщины?! Дед, хотя и выглядел ещё очень привлекательно, даже слышать не хотел ни о каких женщинах. В их роду все мужчины однолюбы.
Герцог решительно развернулся и пошёл вниз. Коридор закончился дверью в небольшой приёмный зал, и стоило её открыть, звуки пения стали слышнее.
А голос…
Дорданд на несколько мгновений прислонился к стене и зажмурился, пережидая резанувшую душу боль.
…солнце ясное встаёт…
Спать малышке не даёт…
Несколько шагов, потребовавшихся, чтобы пересечь зал, он сделал как в бреду, шагнул под арку, отделяющую зал от кабинета, и снова замер.
Не осталось ни малейшего сомнения, ни крошечной надежды на ошибку. Эту женскую фигуру он узнал бы и со спины, и издали, и в многотысячной толпе. А сейчас она сидела вполоборота, и он прекрасно разглядел и знакомый до мельчайших чёрточек профиль, и свисавшую на лоб лёгкую прядку, всегда выбивавшуюся у неё из причёски.
Боль стала просто нестерпимой. Но теперь к ней примешивалась и жгучая обида – за что?
За какую провинность они так жестоко поступили с ним?! И с Райтом?! Зачем разыграли эту комедию?! И даже… если так было нужно, почему не предупредили, не намекнули хотя бы словечком?!