— Мужчина! Мужчина, вставайте. Подъезжаем.
Макс распахнул глаза, сосредоточенные и ясные, в которых не было ни капли сна, будто он и не спал вовсе, а просто лежал здесь, прикрыв веки и притворяясь спящим.
Проводница, крашенные хной волосы которой контрастировали с синеватой бледностью лица, увидев, что он проснулся, прекратила теребить угол матраса и двинулась дальше по проходу, отслеживая заспавшихся пассажиров.
Макс повернулся на спину. Марина исчезла, и мир вновь окунулся в серое. Он потёр ладонями лицо и спрыгнул с полки, чья жёсткость всё же была на много приятнее, чем нары, на которых ему пришлось лежать последние восемь лет. Все купе плацкартного вагона, в котором ехал Макс, были почти пустыми, большая часть пассажиров сошла на предыдущих станциях. Из всех, сменявших друг друга, попутчиков Макса остался лишь дедушка со снежно-белыми волосами и как бы намертво приросшей к ним кепкой, потому, что с момента своего появления в поезде, старик так ни разу и не попробовал её снять.
Сейчас он расправлялся со скромным завтраком, разложенным на мятой газете.
— Подъезжаем, — заметил старичок, не обращаясь непосредственно к Максу, и посыпал солью сваренное вкрутую яйцо.
— Ага, — так же безлично подтвердил Макс, натягивая непослушный ботинок.
Дедушка степенно прожевал остатки яйца, аккуратно промокнул корочкой хлеба губы, отправил её вдогонку за съеденным и принялся за десерт в виде краснобокого яблока. Маленьким перочинным ножом с оранжевой рукояткой он разрезал яблоко на четыре части, аккуратно удалил сердцевину, а затем стал грызть кусочек за кусочком, слегка клацая вставными челюстями и безучастно глядя перед собой слезливо-прозрачными голубыми глазами. Яблока Максу он не предложил, из чего можно было сделать предположение, что за восемь лет жизнь на воле лучше не стала.
Макс наскоро привёл себя в порядок, сунулся было умыться, но туалет, ввиду скорого прибытия, был уже на замке. Ругнулся, собрал постель, отнёс её проводнице, и лишь успел сдёрнуть сумку с третьей полки, как за окном поползли знакомые вокзальные постройки, а в проходе выстроились люди с вещами, жаждущие раньше других выбраться из вагона, точно также, как за несколько часов до этого стремились поскорее забраться в него.
Макс вышел последним, чтобы не толкаться в длинной очереди, слишком уж живо она напоминала ему строй заключённых. Ступив на перрон, он на секунду замешкался, вдруг начав вспоминать, в какую же сторону ему идти, а затем, подхватив сумку на плечо, размашисто зашагал по бетонным плитам. Он шёл, жадно осматриваясь по сторонам, машинально отмечая изменения, произошедшие с 97-го года. Торговых палаток стало меньше, зато увеличилось количество небольших магазинчиков и павильонов. И внешний вид их стал более красочным и привлекательным. Прибавилось и торгующих всевозможной снедью возле вагонов. И, если раньше на памяти Макса это были по большей части бабульки и тётки предпенсионного возраста, то теперь всё больше попадались молодые женщины и даже мужчины. «Пирожконосов» было много, очень много, едва ли не больше, чем самих пассажиров. Макс невесело подумал, что если так пойдёт и дальше, то вскоре им ничего не останется, кроме как обмениваться своей снедью друг с другом.