Летучие бурлаки» и «Не чужая смута» – высказывание цельное; тематические векторы – как бы внутренний (страна и семья, либерализм и неоконсерватизм в «Бурлаках») и как бы внешний (Украина, Новороссия, Крым в геополитическом походе, дневники военкора и полемика с «прогрессивной общественностью» в «Смуте») – немудрено и перепутать. Линия фронта едина, идеи и чувства одинаковы, а разнесены по книжкам для читательского удобства.
Из письма Захару:
«"Бурлаков" и "Не чужую смуту" читаю вместе и понемногу, как хороший коньяк, по глотку.
Честно говоря, было опасение, что не покатит жёсткая публицистика в таких количествах – почти каждую статью и заметку я знал раньше, и казалось, что такой силы и эмоциональности посылы, каждый по отдельности, требуют некоторого окружающего вакуума, а, собранные вместе, обязательно уравняют свой общий знак до среднего. Плюс – неизбежные при такой риторической концентрации и мировоззренческом направлении – повторы.
Однако нет – вместе всё смотрится цельно и органично, приобретает новые формы; звук не растворяется в воздухе, а как бы приобретает форму музыкального альбома – что называется, всегда можно переслушать и услышать свежие, бэк-вокальные партии.
Особо отмечу, какую ты собрал сборную авторитетов: от Льва Толстого до Вани Приблудного, ещё и ироничный Данилевский, страстный Тютчев, парадоксальный Константин Леонтьев, потом другой век – Кожинов, Сергей Кара-Мурза, Бушин – самое занятное, что, конечно, интеллектуализмом твоих адресатов не прошибёшь, они родились академиками, им ничего и знать не надо, но хоть услышат, что есть и “имена-то всё такие” (Гоголь).
Параллельно читаю две хорошие нон-фикшн – публикацию в “Знамени” о легендарном Сергее Чудакове – поэте, безумце, бродяге, персонаже богемной Москвы с пятидесятых по нулевые (“Чудаков. Анатомия. Физиология. Гигиена”), – Владимир Орлов, исследователь андеграунда, собрал биографически-концептуальную многоголосицу.
А вторая вещь – роман “Станция Переделкино” Александра Нилина. Без дураков – один из моих любимых русских писателей. Я ценил его книжки о футболистах – великих Стрельцове и Воронине (он и там был уже не репортёром, а мемуаристом, даже, точнее, психологом и историком футбольного творчества), – и тут он сделал том длиною в жизнь, прозу довольно разнообразную и глубокую по-своему. Дядька, пишущий лучше многих, о ком он вспоминает, “взгляды” ему заменяет долгий и вполне светлый, хоть и не без драмы и иронии, опыт; скорее, по-буддистки равнодушный к внешним сюжетам жизни, умеющий вести и очень здорово описать напряжённый внутренний.