В ту ночь я ночевал у Витали, а на другой день забрал шмотки из Приюта. Неделю у него кантовался, пока хату не нашел.
– И что это было? – спросил Глеб.
– Не знаю, Глебыч. Понятия не имею. Когда Виталя сказал, что ты живешь в Приюте, я чуть в осадок не выпал. Говорю ему, ты чего, говорю, там же чертовщина, а он говорит, ничего, Глебуха чел бывалый, отобьется! Тем более он на мели, и куда прикажешь его девать? А что? Ты видел что-нибудь?
– Не видел. Слышал.
– Слышал? – выдохнул Петя. – Что он сказал?
Я протянула ему листок. Он прочитал.
– И все? А ты уверен? Тут же всего десяток слов! Может, приснилось?
– Я не спал. Вчера обследовал дом, проверил все комнаты…
– Ты что, думал найти его?
– Не знаю, что я думал. В эту ночь снова был голос. Действительно, какая-то ерундовина там творится. Я помню, что запер входную дверь, а Виталя говорит, была отперта – он и вошел. И дверь на чердак захлопнулась, а сквозняк погасил свечку… Если бы не Виталя…
– Ты бы съехал оттуда от греха подальше, – сказал Петя. – Я в эти дела не верю, но хрен его знает! Хочешь, поспрошаю насчет хаты? Можно у меня, пока не найдешь.
– Спасибо, Петя. Я хочу еще посмотреть… На чердаке, там маленькая дверца, и она была заперта. И в подвале.
– В подвале пусто, там вообще ничего нет. Ребята думали, может, какие-нибудь соленья забытые, лазили… Он здоровенный, этот подвалище! Может, и подземный ход есть – старые дома все с подземными ходами.
– Понимаете, я сам себе не верю, – сказал с тоской Глеб. – Вот сейчас сижу и думаю: о чем мы говорим? Какие привидения, какие голоса? Двадцать первый век! Что за бред… Только этого мне в жизни еще не хватало!
– Возможно, там ядовитые испарения, и у человека галлюцинации, – сказала Галка. – И мерещится всякое. Дом ведь старый.
Ей никто не ответил…
…Он возвращался туда мысленно снова и снова – память, мысли, картины сверлом ввинчивались в виски и затылок, пульсируя, беспокоя, и не желали уходить. Он перестал спать, ворочался без сна на мятых сбитых простынях, прислушиваясь, вспоминая, по крупице просеивая детали, пытаясь убедить себя, что у него не было выхода, что игра стоила свеч и он не мог поступить иначе – слишком много стояло на кону. Он вскакивал, бежал на кухню – крошечную, темную, пропахшую немытыми кастрюлями келью, – пил воду прямо из крана. Вода была отвратительная – отдавала железом и хлоркой. По захламленному коридору он возвращался в спальню, падал на кровать и закрывал глаза. И снова наваливались проклятые видения…
Если бы можно было вернуть тот проклятый день, вечер, когда он увидел ее… Далилу! С длинными светлыми волосами… Танцующую на столе Иродиаду, с лукавой улыбкой и лукавым язычком меж розовых губ, гибкую, тонкую, как плеть лианы, как виноградная лоза…