Оливер обычно отмалчивался. Оживал он, лишь когда речь заходила об Анне Невиль. А надо отметить, что эта тема в их беседах присутствовала постоянно.
– Леди Анна как божество, – говорил юноша. – Она прекрасна и добра. Где еще найдешь столь благородное и сострадательное сердце! Помните, как она утешала меня после гибели моего отца? Подумать только, с каких высот она спустилась, чтобы пожалеть меня, простого, грубого солдата… О, я хотел бы стать псом, чтобы лизать ей руки…
– А как она стреляет из арбалета! – подхватывал Фрэнк. – Я и мужчин-то немного видел, которые могли бы похвастаться таким мастерством. Ее стрелы не знают промаха.
У Гарри блестели глаза.
– А какая красавица! Глаза как листва, губы – спелая земляника… Когда я вспоминаю, сколько раз помогал сойти с коня этому усталому мальчику и ни разу не догадался его пощупать…
– Прикуси язык, Гарри! – обрывал его Филип. – Ты словно не видишь разницы между леди и пастушкой. И не забывайте – все сейчас зависит от нее. Пока она не сдается на уговоры Джона Невиля, мы живы и не брошены в застенок.
Воины сникали. Они знали, что Майсгрейва уже несколько раз вызывали к Монтегю, и каждый раз дело сводилось к одному: от рыцаря требовали уговорить Анну отдать дядюшке письмо. Сам Монтегю, судя по всему, ничего не мог добиться от упрямой племянницы, и вся эта затея, грозившая маркизу в случае огласки бесчестьем, пока не принесла ему никаких плодов.
И вновь тянулись однообразные дни. Большую часть времени Филип проводил в нише узкого, словно бойница, окна. Оно находилось на самом верху старинной башни, так высоко, что, сколько ни прижимайся лбом к прутьям решетки, внизу можно было разглядеть лишь каску лучника, меряющего шагами крепостную стену. Вдали голубел среди лугов зеркальный Эйвон, зеленели полоски возделанных полей.
Облокотясь о каменную плиту подоконника, Филип часами наблюдал за скользившими в небе ласточками. Над головой рыцаря были слышны мерные шаги стражи, сменявшейся каждые несколько часов. Рыцарь не мог видеть того, что происходило во внутреннем дворе замка, однако он был достаточно опытным воином, чтобы определить, что в замке тревожно.
Для узников же все оставалось по-прежнему. Филип нередко помышлял о побеге, но, сколько ни ломал себе голову, не видел ни малейшей возможности выбраться из крепости. Оставалась лишь слабая надежда на Анну Невиль. Но где она, что с ней и насколько сильна над ней власть Монтегю, Филип также не ведал. Стражники были молчаливы, замкнуты и на вопросы не отвечали.
Филип поражался тому, как с самого начала не догадался, что Анна из рода Невилей. Не зря же так хлопотал епископ. И потом – глаза… Яркие зеленые глаза Невилей. Филип неотрывно думал об Анне, вспоминая каждый ее жест, каждый взгляд с того момента, как, заразительно хохоча, она вошла в покои епископа, и до горькой минуты, когда она исчезла на галерее зала в Уорвик-Кастле, унося с собой послание короля Эдуарда.