Несмотря на ранний час, жизнь тут била ключом. Обитатели чердаков с первыми лучами солнца распахивали свои кривые оконца. В прозрачном утреннем воздухе звенели голоса зазывал, приглашавших горожан посетить бани. На перекрестки выползали нищие, хромые, безрукие, брели слепцы с поводырями. Ремесленники отпирали двери мастерских, слышался перестук молотов в кузнях, где в горнах уже багровели угли.
Путники ехали, глазея по сторонам. Анна кое-что помнила о Лондоне со времен своего детства, Майсгрейву же и братьям Баттсам, жителям угрюмого малолюдного Севера, столица казалась огромной, шумной и великолепной даже в сравнении с Йорком и Линкольном.
Война Роз, принесшая Англии столько бед, не затронула Лондон, богатство которого все возрастало. Это был красивый город, привольно раскинувшийся вдоль полноводной Темзы, город со множеством высоких домов, увенчанных островерхими кровлями, с выступающими один над другим этажами, со свинцовыми переплетами окон, с навесными террасами и водосточными желобами, украшенными замысловатыми звериными мордами. В городе располагались живописные парки и сады, доступ к Темзе оставался свободным.
Но главной приметой столицы было множество церквей: Сент-Мэри-ле-Боу, Сент-Брайдз, церковь Святого Варфоломея, Саутворкский собор, церковь Клемента Датского – все эти прекрасные храмы были украшены легкими шпилями колоколен, белокаменными узорами и замысловатыми розетками; золоченый же шпиль огромного готического собора Святого Павла считался высочайшим в мире. Главные улицы были вымощены галькой из Темзы, а по вечерам освещались фонарями – Лондон был первой из европейских столиц, позволивших себе подобную роскошь.
Англичане тех дней разительно отличались от степенных и рассудительных нынешних обитателей туманного Альбиона. В старой веселой Англии душа человека была распахнута, подобно душе ребенка. Никто не скрывал своих страстей, люди громко говорили и громко смеялись, крепко обнимались при встрече и немедленно хватались за меч в ответ на оскорбление. Город шумел так, что, обращаясь к собеседнику, приходилось напрягать голос. Крики глашатаев, продавцов всяческой снеди, ржание лошадей, грохот тяжелых телег, рев ослов, лай собак… Улицы были загромождены тележками зеленщиков, разносчики с корзинами на головах расталкивали прохожих, не обращая внимания на летящую им вслед брань, нарядные горожанки глазели на разложенный на лотках товар; тут же бродячие актеры устраивали представления.
У стен домов прогуливались размалеванные уличные девки, уже с утра вышедшие на промысел; калеки и нищие, клянча милостыню, бросались прямо под копыта лошадей; с заунывным пением двигались церковные процессии, и над всей этой толчеей на площадях раскачивались вытянутые трупы висельников – мужчин, женщин, порой даже детей. Но Анне и ее спутникам были привычны подобные зрелища. Гораздо больше внимания они обращали на лавки, пестрящие товарами, свезенными сюда со всех концов света: здесь были и заморские вина, и дорогое оружие, тончайшие шелка, парча, золотые галуны. Прилавки ювелиров мерцали блеском золота и драгоценных камней, вокруг лавок с пряностями витал волшебный аромат экзотических стран, а когда они проезжали шорные ряды и склады конской сбруи, в нос ударял резкий запах сыромятной кожи.