Филип Майсгрейв оказался на площади, когда там уже негде было яблоку упасть. До семи вечера, когда они договорились встретиться с Кревкером, он был свободен и решил, как и все, поглядеть на бракосочетание, хотя прежде всего его влекла сюда надежда увидеть Анну.
Ближе к полудню на площади появились отряд алебардщиков в королевских мундирах и внушительный отряд городской стражи. Они бесцеремонно раздвинули толпу, образовав посередине широкий проход. Слуги покрыли его алым сукном до самого входа в собор. Невзирая на то, что никто из знатных особ еще не показывался, толпа так напирала, что стражникам пришлось развернуться в цепь и усердно поработать древками пик и алебард.
Не обращая внимания на раненое плечо и летевшую со всех сторон брань, Филип протолкался поближе к паперти и оказался в первых рядах зрителей.
Наконец со стороны Луврского замка раздался пушечный залп. Толпа загудела.
– Началось!
Стражники продолжали сдерживать толпу. Гул нарастал, и вдруг донеслись пронзительные крики:
– Едут! Едут! Вон они!
Кортеж золоченых портшезов и великое множество всадников в сопровождении охраны показались в конце улицы Сен-Пьер-о-Беф. С крыш домов, как снег, посыпались цветы, грянула музыка. Парижане с восторгом глазели на знать, на лучшую кровь королевства, на роскошь и блеск, атлас и бархат, на прозрачные вуали дам, на драгоценные каменья, сверкавшие, как звезды, на дорогие попоны коней, касавшиеся золотой оторочкой или меховой опушкой уличной грязи.
– Король! – кричала толпа. – Смотрите, король! Да здравствует наш добрый государь Людовик!
Женщины махали платками, мужчины подбрасывали вверх колпаки. Не обошлось и без слез умиления при виде монарха.
Филипу Майсгрейву был хорошо виден Людовик Валуа. После блистательного Эдуарда Английского этот монарх показался ему особенно неказистым. Он был невелик ростом, кривоног и сутул, лицо короля имело землистый цвет, а черты его были чересчур резкими. Обычно Людовик одевался просто, но сейчас был облачен в алые турские шелка. Король шел, едва заметно улыбаясь, и, ни на кого не глядя, вел за руки жениха и невесту.
Принцессе Боне уже исполнилось двадцать четыре года. Для невесты это был критический возраст, но Бона, будучи постоянно чьей-то невестой, до сих пор так и не предстала перед алтарем ни с кем из претендовавших на ее руку вельмож.
Сегодня был ее день, однако бледное личико принцессы от этого отнюдь не выглядело счастливее. Оно сохраняло печальное выражение, хотя принцесса и шла с гордо откинутой головой. Бона не была хороша собой: крупный, выступавший нос отнюдь не красил принцессу. Однако осанка ее была поистине королевской, фигура, насколько можно было различить под складками парчи и шелка, – изящной.