Я поднялась из кровати, распахнула окно в непроглядную тьму и увидела на деревьях драгоценные камни: желтые и зеленые глаза белок, опоссумов и змей, глядящих на воду, которая все не переставала прибывать.
Спалось урывками, и когда я открыла глаза на рассвете, увидела, как через подоконник переползает как будто бы змея. Я закричала и разбудила Чарльза, он подошел к окну с ботинком, а потом засмеялся и позвал посмотреть. Большой слон из зимних квартир просовывал хобот в окно, а потом оперся на дом, и мы ногами почувствовали, как он дрожит всем телом. Вода покрывала его ноги и поднималась к телу, а его глаза, коричневые, как у лошади, и прикрытые длинными ресницами, смотрели на нас, будто то была наша вина. До сих пор, вдруг поняла я, он жил, трудясь ради охапки сена и человеческого тепла. Я не могла вынести его взгляд — умоляющий. Села на кровать и взяла Милдред на руки.
— Чарльз, — сказала я. — Дай ему поесть. Хлеба. Сделай же что-нибудь.
— И что я должен сделать, Грейс? Нам самим еда нужна.
— Тогда прогони, — ответила я.
Чарльз бросил в него моей щеткой для волос, но та лишь отскочила и уплыла прочь.
Он вздохнул.
— Мне его не прогнать. Может, сам уйдет.
Но он не ушел. На ухо мне вопил ребенок и весь день трубил слон, раскачивая дом, а я не могла выглянуть в окно и посмотреть ему в глаза, полные страха холода и смерти. Хобот шарил по подоконнику, как язык облизывает уголки рта. Потом, днем, Чарльз вспомнил, что в другой комнате лежал грязный соломенный матрас, взрезал его и скормил солому через окно слону; но этого было мало, и когда все кончилось, слон только завыл еще громче. К пяти обжигающе холодная вода почти покрывала его спину. И слон, и ребенок замолкли, и повисла тишина ожидания, которую нарушал только стук волн о дом.
Чарльз подошел к окну.
— Просто стоит там, голову повесил. Знает, что долго не протянет.
И когда солнце почти зашло, хобот соскользнул с подоконника; я тоже подошла к окну и наблюдала, как слон тонет в коричневой воде. Всплеска не было, слон лишь шумно вздохнул в последний раз и его проглотила река.
Все это время я держала Милдред подальше от окна. Есть вещи, которые дети не должны видеть, даже в младенчестве. Все думают, что могут что угодно творить перед ребенком, будто его и нет, будто он не запомнит. Но дети все помнят, это как посадить зернышко, которое однажды расцветет, и хлынут воспоминания, и головы наполнят отражения того, что они давно позабыли. Понимаете, мне кажется, мы живем не единожды. Мы живем, когда что-то случается в первый раз, а когда это вспоминаем — проживаем момент снова.