В салоне смеются.
— Если все хорошо прошло, — говорит мадам Драме.
Снова клиентки смеются.
— И он сам убрался? — спрашивает мадам Драме.
— Совсем нет, — говорит Розали. — Он бы продолжал так жить, расслабляясь у любовниц и срывая зло на жене. Это мне надоело, однажды я выставила его за дверь со всей его одеждой и вещами.
Мадам Абитболь, которая ожидает своей очереди, поднимает глаза от журнала:
— Это их физиология. Верность такая субъективная вещь… Даже мой, он совсем не похож на плейбоя, а в офисе изображает Рэдфорда.
— В любом случае, они напрасно стараются быть скрытными, в конце концов, они всегда совершают грубый промах, — добавляет мадам Вандам.
— Он звонил из дому? — спрашивает Розали.
— Это не показатель, но все же! Нет, телефон. Они забывают, что есть счет и что часто счетами занимается жена… Мой муж — помощник бухгалтера, ну я и управляю всем хозяйством… Еще и налогами! И когда видишь пять раз за день один и тот же номер… начинаешь подозревать… И я даже уверена, что временами он должен был звонить из туалета, учитывая время, которое он там проводил!
Это не смешно, но эти истории всегда их смешат. Только не меня. Мой отец ушел два года назад, от него никогда не было новостей, и меня это не смешит.
Мадам Абитболь говорит, что она знает эти вещи наизусть.
— У меня был звонок с неправильного номера! Это классика. Однажды, когда я не работала… Уже по тону голоса понимаешь, что имеешь дело с проституткой.
Мадам Веррье мало говорит, выглядит как застенчивая мышка: худенькая, с тонкими волосами, тихим голосом. Она тихо говорит:
— Он мне дарил подарки… просто так… Наконец подарки меня заинтриговали…
— Лучше подарки, чем затрещины, — говорит Розали.
И все смеются. Розали поворачивается ко мне:
— Посмотрите на бедную Фанни! Все эти ужасы, которые при ней рассказывают!
Я говорю, что это пустяки, парни моего поколения не такие. Никто не реагирует на мои слова. Я заканчиваю с мадам Вандам, а мадам Веррье возвращается, любезно мне улыбаясь. Я прекрасно знаю, что они думают. Не смотрят на меня, но обмениваются понимающими взглядами. Они думают: «Все они одинаковые! Что одна, что другая». Я не могу на них за это сердиться.
Карина меня снимает, пока я режу яблоки для пирога. Она делает это вот уже десять минут. Сейчас я привыкла, больше не обращаю на это внимания. Она повернула камеру к двери, когда пришел Марко. Он с ней поздоровался, она махнула свободной рукой, ее глаз как будто прирос к видоискателю. Он подошел, чтобы поцеловать меня, хотел это сделать быстро из-за Карины, но мне было плевать на это, хотелось настоящего вечернего поцелуя.