Медсестра без разговоров оставила Люси в лазарете. Доктор обследовал ее все утро и сказал, что ей не повредит небольшой отдых. Люси пробудет в лазарете несколько дней. Доктор хочет убедиться, что она полноценно питается. Миссис Холтон предупредит всех ее учителей.
После школы я сбегала в цветочный магазин и купила для Люси букет красных тюльпанов. Самых ярких, какие только были. Они стоили целое состояние, но ведь Люси так любит цветы. Мне хотелось ее порадовать. Люси так огорчилась, что доктор оставил ее в лазарете. Мне не дали побыть с ней больше десяти минут. Не понимаю почему, если она не так уж больна. Она могла бы лежать в постели, а я бы посидела рядом. Но мне сказали, что это может «вызвать стресс». Ну, хоть цветы Люси приняла с благодарностью и перестала на меня сердиться.
Сегодня я припозднилась — пришла к Люси всего за полчаса до тихого часа, потому что мистер Дэвис после уроков пригласил меня на поэтические чтения. Он прочел два своих стихотворения, и, должна признать, это были хорошие стихи. Вопреки моим ожиданиям, они оказались простыми. Я никогда бы не подумала, что у него могут быть такие стихи. Одно стихотворение было о дрозде, поющем в кроне мертвого дерева: совершенно непредсказуемое прекрасное видение посреди обыденной жизни.
Что здесь настоящее — птичья песнь или погибшее дерево? Ведь не могут же оба они быть настоящими?
Его стихи не понравились никому, кроме меня, я уверена. Эти стихи слишком негромкие. Они не выставляют напоказ свой внутренний смысл. Девушки жаждут боли и страха, даже от мужчины. И с избытком начиняют всем этим свои стихотворные опусы. Им бы только стремительно кружиться в черном омуте отчаяния, погружаясь в удушающую бездну. Каждая считает себя непонятой и оплакивает какого-нибудь недоумка, какую-то воображаемую боль. Не жизнь, а скопище штампов. В таких стихах и жажда смерти превращается в штамп.
Как хорошо, что я не записалась в этот класс. Все время думать только о себе и без того некрасиво, но расходовать на себя драгоценную поэзию — это кощунство. На свете столько тем, о которых нужно писать, столько возвышенного и чистого, достойного поэтического воплощения. Но девчонки в своих стишках обожают выставлять себя любимую на всеобщее обозрение. Я могу написать слово «я» только у себя в дневнике, где его никто не увидит.
Когда я пришла к Люси, на улице уже темнело. В кармане у меня лежали две шоколадки «Херши», и еще я взяла с собой «Демиана» Германа Гессе, чтобы Люси не скучала одна. (Она говорила, что хотела бы почитать эту книжку, но сомневаюсь, что и в самом деле прочтет.) Я тихонько отворила дверь и вошла. Сначала мне показалось, что Люси спит, — так неподвижно она лежала на кровати, но вскоре, привыкнув к полумраку, я увидела, что глаза Люси широко открыты. Они даже не мигали. Люси лежала на спине, вытянув руки вдоль тела, а лицо было таким же белым, как одеяло. Даже губы побелели. И вся она как-то поблекла. Может быть, из-за сумерек мы обе не повышали голоса.