— Слава богу, — выдохнул Никита.
— Зато сейчас я покажу, на что способна эта машина. У нее есть режим форсированного двигателя. Настя, пристегни-ка ремень.
«Опель-сенатор», взревев мотором, рванул по прямой, как стрела, дороге, и Настя почувствовала, как ее вдавливает в кресло.
— Да, это просто здорово, — пробормотал сзади Никита.
Деревья за окнами замелькали с такой скоростью, что Настя закрыла глаза. Она испытывала настоящий восторг от этого полета над дорогой.
К вечеру дача была полна гостей. Запольский с гордостью водил их по просторным комнатам, в которых пахло сырым деревом.
— Между прочим, — с гордостью говорил он, — одно время эту дачу снимал сам Александр Блок.
Когда Настя с Никитой остались наедине, Настя обратила внимание, что Шилов был как-то неестественно напряжен.
— Да что с тобой, Никита? Успокойся. Пойди познакомься с кем-нибудь, поговори. Глянь, как здесь здорово. Простор, чистый воздух.
— Да, я вижу, как здесь здорово, — кисло отвечал Никита, — но мне от этого не легче.
Во дворе, усаженном голубыми елями, поставили мангал и начали жарить шашлыки. Гости, попивая вино, болтали о том, о сем, звенела гитара, отовсюду доносились женский смех, табачный дым клубами поднимался вверх.
Настя подошла к Никите, который держался в стороне и сунула ему в руки стакан с вином.
— Выпей. Может, наконец, расслабишься. Между прочим, Авенир познакомил меня с массой интересных людей.
— Ну, не знаю, — хмуро ответил Шилов, глотнув вина, — я что-то никого не заметил.
— Смотри, — показала Настя, — видишь, вот в том дальнем углу седой мужчина в свитере? Это Викторов, он написал пьесу «Три стрелы».
— Тоже мне, — хмыкнул Шилов, — великий драматург. Ну, написал пару пьес, получил литпремию.
— А вон там Вадим Шефнер.
Это имя тоже не произвело на Никиту никакого впечатления.
— Кто такой Шефнер? Что это за фамилия такая? — брезгливо произнес он. — Автор псевдофилософских романов.
Настя вытаращила глаза.
— Ну, если Шефнер для тебя не писатель, то не знаю, кто тебе нужен.
— Ладно, ладно, — смилостивился Шилов, — собралась тут пара писателей, и что, я должен перед ними польку плясать?
— Никита, я не понимаю, что происходит. Ты отгородился от всех, заковал себя в броню презрения и снисходительности. Посмотри на Авенира, он держится с ними со всеми так, как будто они его давние друзья.
— А твой Запольский, вообще, дерьмо, — резко ответил Никита, помрачнев. — Это он отгородился от всех забором из писателей и драматургов. Знаешь, что он мне недавно сказал? Он, видите ли, тоже хочет писать пьесы, только ему не хватает дисциплины. Да он просто бездарь, таланта у него нет, а не дисциплины. Моя пьеса ему, видите ли, неинтересна. Хоть бы сам попробовал что-нибудь написать.