— Ну а о чём Горбачёв спрашивал Вас?
— Нет, я выключаю сво… (запись прервана)
— …Директор ЧАЭС был в шоке, от начала до конца.
— (слова Адамовича неразборчивы)
— Я увидел его в первый день, как приехал туда. Брюханов — его фамилия, директора станции. И последний раз я его видел на заседании Политбюро 14 июля, когда рассматривались причины Чернобыльской аварии. Прямо там его и спрашивали. И он был всё время в шоке. Он никаких разумных слов произнести не мог. Что он собой как личность представляет, и почему он там был в шоке, я не знаю, но он был там недееспособный человек.
В то же время растерянным был и Шашарин, первый заместитель министра энергетики, которому тогда эта станция подчинялась. Он был растерян и потому, что для него ситуация была, как вам сказать, ну, незапланированная — не известно, как в ней себя вести, и он всё время к нам обращался за помощью — как себя вести. Но действовал исключительно энергично и самоотверженно.
И всё-таки я закончу рассказ насчёт всех моих манипуляций (о них там много ходит разговоров) , чтобы вам просто логика принятых решений была понятна.
Скажем, для начала надо было ввести в реактор какой-то компонент, который бы за счёт химической энергии отбирал тепло (ну, скажем, как мы кипятим воду в чайнике). Сначала я предложил для этого дела забросить железную дробь: во-первых, она бы и расплавилась, и на её плавление ушло бы достаточное количество энергии; во-вторых, так можно было обеспечить отвод тепла к металлическим конструкциям, и тогда металлические конструкции стали бы быстрее отводить тепло в воздух.
Но та железная дробь, которая обнаружилась на станции, была заражена радиоактивностью, поэтому её в вертолёты грузить было невозможно, — это, во-первых. Во-вторых, при тех высоких температурах, которые мы намерили в некоторых точках, процесс был бы обратным: железо стало бы окисляться, и температура стала бы повышаться!
— (слова Адамовича А. неразборчивы)
— Поэтому этот вариант отпал. Появился свинец для тех отметок, где температура была относительно низкая: там 200°, 300°, 400°C. Вот там бы он расплавлялся, энергию брал на себя, и ещё служил бы защитным экраном в какой-то степени, и в то же самое время теплопроводящий элемент всё-таки был бы какой-то. Причём мы считали даже, что он будет частично испаряться. Охлаждаться в высоких зонах и опять стекать. Вот, знаете, как в холодильниках, — эдакая фреоновая циркуляция будет. Это должно было способствовать теплообмену. Так, наверное, и происходило.
Я повторяю, потом было много разговоров о свинце. Но вот сейчас мне готовят точную справку анализов всех почв: и в 30-километровой зоне, и дальше от неё. Всё, что пока мне дали, — никаких отличий от Москвы, Минска или чего-то ещё. Свинец есть везде — тот, который выходит у нас из выхлопных газов автомобилей. Понимаете? Превышений нет. И в людях медики ни разу ни у одного человека, непосредственно работающего там, никаких следов свинца не обнаружили. Это разговоры досужие! Хотя они и были очень сильно распространены.