Хлоя. Ах, вот что. О Франсуазе. Про это я знаю.
Оливер. Откуда?
Хлоя. Я застилаю постели.
Оливер. Постели обязана застилать Франсуаза, я ей деньги плачу за это.
Хлоя. У нее и так хватает дел. А плачу ей, кстати, я.
Оливер. Все правильно, она делает за тебя работу, ты отдаешь ей часть своего заработка.
Хлоя. Да я не жалуюсь.
Оливер. А я — жалуюсь. У тебя так мало остается, что ты практически не участвуешь в общих расходах. Содержать этот кошмарный дом становится немыслимо. Дети позволяют себе черт-те что — никто и не думает их одергивать. Электричество, как я убедился, горит всю ночь, приемники и те не выключаются. А тут еще на носу школьные каникулы, ублюдки нагрянут всей оравой…
Хлоя (свирепо). Они не ублюдки.
Оливер. Я пошутил. Видишь, Хлоя, ты ищешь случая устроить скандал. Это чересчур далеко зашло, в такой тяжелой обстановке находиться нестерпимо. Как я могу писать, если у меня нет покоя в семье?
Хлоя. Если бы мы, как раньше, спали вместе — то есть, я хочу сказать, просто в одной комнате…
Оливер. Ты храпишь. От этого с ума можно сойти.
Хлоя. Или хотя бы…
Оливер. Нет.
Хлоя. Это началось с тех пор, как появилась Имоджин.
Оливер. Что за вздор. Имоджин появилась восемь лет назад. Я признал девочку как свою родную дочь. Чего еще ты можешь требовать?
Хлоя. Но меня ты с тех пор не признаешь.
Оливер. Чепуху ты говоришь. Раз тебе захотелось переспать с Патриком Бейтсом, ты имела на это полное право. Каждый из нас должен быть волен следовать своим плотским влечениям.
Хлоя. Таким, как Франсуаза, ты имеешь в виду.
Оливер. Да.
Хлоя (в слезах). Это Имоджин нам напортила, сознайся.
А как же, разумеется, напортила, маленькая прелестница, длинноногая, синеглазая щебетунья с рыжеватой головкой и ямочкой на подбородке. Отсекла Хлою и Оливера друг от друга, точно скальпель хирурга, разъединяющий сиамских близнецов, обрекая каждого жить отныне своей, обособленной жизнью. С мясом оторвала друг от друга — у Оливера словно дыра осталась зиять в боку, сквозь которую от него утекает жизненная энергия.
Жуж-жж-ит! Это, подобно авиабомбе, врезается в толщу Оливеровой жизни Патрик Бейтс. Бабах! Падает бомба, чиня гибель и опустошение, сметая напрочь плоды чужих усилий. Что разбито, то разбито; как ни склеивай, ни латай — со стороны, может, и не заметят, но ты, кто своими глазами наблюдал, как образовалась трещина, знаешь, что все уже не то.
Оливер смотрит на Имоджин, делает все, что положено делать отцу, а в развороченном боку такая боль, словно туда всадили нож.
Оливер ходит по врачам, жалуясь на боль в боку, и врачи теряются, не находя ей объяснения.