Она, кажется, не на шутку озадачена. Такое случается нечасто.
— Отличная колбаса, — говорит Марджори машинально и жует еще усерднее. Это у нее привычка — хвалить все подряд, заполняя время, когда нужно над чем-то поразмыслить. «Ой, вкуснотища!» — восклицала Марджори в далекие алденские дни, когда Эстер подавала густое, как клей, желе из красной смородины, которое никто видеть не мог. «Объедение!» — когда на столе появлялись вареные луковицы в виде комков под белым соусом, сотворенным Эстер из отрубей на молочном порошке, разведенном водой и заправленном свиным салом.
И всем больно за Марджори, столь очевидны ее намерения, столь благородны усилия быть хорошей и показывать, что все хорошо.
Семейный уклад в «Тополях». Англия в чистом виде. Костяк нации, твердыня, неподвластная переменам.
Эстер старается, чтобы в хозяйстве ничто не пропадало. Добавляет в холодный саговый пудинг томатного соусу, соли — и готов суп. Подбирает в траве на краю сада переспелые, раскисшие сливы и варит повидло. Кладет под гнет цветы — и они становятся нетленными. Стелет простыни то одним концом к голове, то другим, чтобы подольше не протирались. Молится, не зная устали, о спасении души, о Марджори, о Грейс, о Хлое, чтобы росли хорошими и все у них было хорошо. Молится, чтобы Эдвину простилось.
Когда Эдвин удит рыбу или выясняет отношения с юристами, Эстер расторопна и деловита. Когда он возвращается домой, она вновь обмякает и все у нее не ладится — кастрюли подгорают, ванна переливается, нога подворачивается, и Эстер растягивает себе связки.
Для Эдвина наступают трудные времена. Сформированный им отряд местной обороны вливается в более крупное соединение, и Эдвину некем командовать. Этот удар гонит его опять в «Розу и корону», откуда, укрепясь духом под бременем воинских обязанностей, он начал было нерешительно, как крот из норы, выползать на белый свет. А в «Укромном уголке» уже, увы, совсем иначе, чем было. То и дело на законном Эдвиновом месте рассядется обыкновенный солдат или рядовой летчик и не желает освобождать его, даже когда попросишь. Нередко в трактир набивается всякий сброд, и вполне естественные патриотические высказывания во славу Черчилля и его методов ведения войны вызывают обидный смех. И пиво кончается то и дело.
За десять месяцев Эдвин старится на десять лет. Хмель и гневливость метят ему лицо сетью багровых жил. Его усы седеют. Он все чаще взрывается, хандрит, страдает от приступов астмы и крайнего раздражения на жену. Желудок, который на протяжении лет стоически переваривал стряпню Эстер, теперь бунтует при одной мысли о еде.