— Везет! — сказал Вася. — Мне за все время прислали только одно, да и то коротенькое, вроде записочки: «Живы, здоровы, тебе желаем того же». И все… Вот кому пишут, так это Левке. Почти каждый день…
Я выскреб со дна котелка остатки каши и, облизав ложку, засунул ее за голенище. Потеряв две штуки, я убедился, что нет места надежнее; не мешает и никуда отсюда не выскочит. Потом разорвал конверт.
…Однажды, спрыгнув с крыши сарая, я напоролся босой ногой на гвоздь. Доска лежала в траве, и гвоздь высовывался из нее на полпальца.
Я даже почувствовал, как острие скрипнуло по кости, Ногу рвануло такой болью, что я на целую минуту ослеп. Гвоздь оказался ржавый, полусогнутый, он с трудом вытянулся из ступни. Я выдавил из раны как можно больше крови, чтобы не пошло заражение, и до черноты прижег рану йодом. После обеда в ступне только слегка покалывало, да круглой подушечкой вздулась небольшая опухоль. Вечером я пошел в кино. И там, в середине сеанса, меня вдруг охватила непонятная противная слабость. Тело окатило холодным потом, зрительный зал стремительно сузился, а экран превратился в мутное, слабо мерцающее в темноте пятно. Потом долгой, мучительной спазмой сжало сердце, и я на момент перестал ощущать себя.
Вот так же долго и мучительно сжалось у меня сердце, когда я дочитал письмо до конца. Я, наверное, так сильно побледнел, что Вася тряхнул меня за плечо:
— Что с тобой, Ларь? Что-нибудь дома случилось, да?
— Дома, — сказал я, не слыша своего голоса. — Вернее, нет… Вернее, это не дома…
— А что?
— Подожди, Василь… Плохо. Все очень плохо…
— С матерью что-нибудь?
— Нет… Это не с матерью… С матерью все хорошо… С матерью все в порядке… У меня, Вась, отца… под Самурской…
— Эх, ч-черт!.. — выдохнул Вася и затих рядом со мной.
И я был благодарен ему за это. Мне не нужно было сейчас никаких сожалений и никаких разговоров. Ничего было не нужно — ни этой ячейки, ни пулемета, ни этой долины, ни даже солнца над головой. Все потеряло смысл, кроме белого страшного листа бумаги, который я держал в руке.
«…Пришло извещение, что отец погиб 7 сентября во время атаки у станицы Самурской…» — стыли перед глазами строчки, написанные карандашом. Остальное расплывалось в тумане.
«…7 сентября у станицы Самурской… 7 сентября…»
Я закрыл глаза, чтобы не видеть этих режущих строчек, и вдруг передо мной всплыла яркая, отчетливая картина: вечер, кухня в нашем уютном доме, взъерошенные волосы отца, и его радостный смех, и блеск его глаз, в которых отражался синенький огонек спиртовки.
…Мы увлекались всем.
В книжных магазинах в то время продавались тоненькие книжки — брошюрки под названиями; «Самодельные фотоаппараты», «Паровые машины», «Физика вокруг нас». В подзаголовках значилось; «Для умелых рук». Отец однажды купил мне целую серию таких книжечек, и мы целый вечер просидели над чертежами двигателей. Потом я начал строить паровую машину с котлом из консервной банки и с цилиндром из латунной охотничьей гильзы двенадцатого калибра.