И сразу же меня охватило чувство затерянности среди этого грома, воя и визга. Я сам себе показался маленьким и ненужным. Ну что, что я могу сделать со своим пулеметом, в диске которого пятьдесят патронов, в том грозном и страшном, что творится вокруг?! Разве удержишь горный поток щепочкой или лавину ледорубом?.. На минуту мне показалось, что весь мир захлестнула неведомая, ревущая и грозная стихия и в ней нет места ни для природы, ни для человека…
Но это продолжалось только минуту. Я снова заметил перебегающие среди кустов фигурки и снова начал в каком-то неистовом азарте выпускать по ним очередь за очередью.
А танки продолжали медленно продвигаться вперед. В те мгновения, когда дым рассеивался, я видел их на расстоянии каких-нибудь полутораста метров. Теперь не только пушки, но и пулеметы их работали, полосуя дымными трассами нашу линию. Одна из очередей задела мою ячейку, и, ткнувшись лицом в песок, я слышал, как пули с храпом входили в землю бруствера.
Я уже почти не вижу камней, за которыми скрываются ребята. В некоторых местах горит трава. Глаза слезятся от едкого дыма, Сквозь чадное марево трудно держать пехотинцев на прицеле. Голова уже не вмещает дикого хаоса звуков. Нервы напряжены так, что кажется; еще несколько минут — и что-то внутри тебя лопнет и все полетит к чертям…
Уже не мысль, а какие-то обрывки мыслей проносятся в голове.
…Надо поддерживать… поддерживать… где они? Где Вася? Что там?.. Кажется, мы в самом центре боя… Скорее бы все кончилось, скорее бы придавить к земле этих проклятых пехотинцев… Откуда они только берутся?.. А танки уже метрах в ста… Неужели пройдут?.. Нельзя… никак нельзя… Ни за что… Наверное, меня сегодня не будет… Похоронка… Как она выглядит?.. Рука матери держит листок… Глаза…
«Зиу… зиу… зиу… зиу… зиу…» — пронесся над долиной протяжный стон, и все поле впереди как бы приподнялось в красноватых отблесках взрывов.
«Зиу… зиу… зиу… зиу…»
И я снова увидел длинные белые хвосты странных снарядов, которые вылетали будто из-под земли.
Эрэсы!
К горлу у меня подкатился солоноватый ком. Я сглотнул его, но он снова поднялся судорожными толчками, голова сама собой опустилась на приклад ДП, и все в груди дернулось и сжалось.
Эрэсы!..
Я плакал, сам не зная отчего, размазывая по щекам слезы и пыль, плакал и не мог остановиться.
Я плакал об отце, погибшем в таком же страшном бою под Самурской, о матери, оставшейся в пустом нашем доме, о солнечных днях детства, которые ушли навсегда и никогда уже больше не возвратятся. Я плакал от жалости к сержанту, потерявшему на Украине все, что он любил: отца, сестру, дом. Мне было жалко высокого артиллериста, который с боями отступал от самого Станислава. Он работал всю жизнь свою, он смертельно уставал, он хотел только немного счастья и радости для себя и для других. И вот теперь на его землю пришли эти, в зеленой лягушачьей форме, и расстреливают его из пушек и пулеметов только за то, что он живет. Я плакал от злости на свое бессилие, на невозможность сделать что-нибудь такое, что повернуло бы вспять эти грязно-коричневые машины, терзающие мою землю, заражающие воздух дымом и смертью. Я плакал от радости, видя, как эрэсы накрывают огненными облаками разрывов вражескую пехоту и зеленые солдаты разбегаются, словно муравьи от брошенной в муравейник горящей ваты.