27 января 1945 года мы были вынуждены бежать из Кенигсберга. Мы с мамой, бабушкой, тетей, сестрой и братом направились на запад. А дедушка по отцовской линии пожелал остаться в городе. Мол, он русских хорошо знает, и ничего они ему не сделают. Дело в том, что в Первую мировую войну он четыре года провел в русском плену. И бабушка по отцовской линии, ей было в ту пору 80 лет, тоже решила остаться. Осталась и ее дочь, которая не могла бросить старую мать одну. Все были уверены, что мы покидаем родные места не навсегда, а от силы на месяц. Вышло же так, что мы уже никогда не увидели своих родных, которые остались в Кенигсберге. Моя бабушка уже после войны погибла от руки русского — он просто застрелил ее из пистолета. Тётя покончила жизнь самоубийством, не выдержав позора, — ее несколько раз изнасиловали. А в сентябре 1945 года русские расстреляли моего дедушку, по какой причине — неизвестно.
Сначала нас на военной машине привезли на железнодорожный вокзал Кенигсберга, оттуда мы на поезде доехали до Пилау, где должны были сесть на пароход «Вильгельм Густлофф» (лайнер «Вильгельм Густлофф» был атакован и затоплен советской подводной лодкой С-13 под командованием Маринеско 30 января 1945 года — Прим. перев.) но, на наше счастье, мы на этот пароход не попали. Мы сели на «Эсберг», уже имевший три торпедные пробоины и воду в трюме. На нем мы и добрались из Пилау в Свинемюнде. Переночевав там, мы поехали на поезде в Виттенберг, где пробыли месяц, пока в начале марта 1945 года к этому городу не подошли русские.
Мы вынуждены были уехать и в конце концов очутились в Бад-Мюндере. Одна из моих тетушек, проживавшая с мужем в Ганновере, ранее эвакуировалась в Бад-Мюндер, у нее мы и разместились — она выделила нам комнату в доме тети Гюнтера Хальма.
Гюнтера я уже видела раз еще в Кенигсберге. Однажды дедушка повел меня с братом в кино. Перед фильмом показывали «Еженедельное обозрение» и там были кадры, как одному 19-летнему солдату-мотопехотинцу вручали Рыцарский крест. Мне было тогда 5 лет, я смутно помню эти кадры. Помню только, что дедушка был очень удивлен, что, дескать, такой молодой солдат удостоился столь высокой награды. И, конечно же, эта история с мухой на носу. Я спросила у дедушки, почему он ее не сгонит, тот пояснил, что нельзя — он же стоит навытяжку перед самим фельдмаршалом. Вот так я впервые увидела Гюнтера Хальма — 5-летней девочкой в кино в Кенигсберге.
Когда он в 1946 году вернулся из американского плена, я увидела его живьем. Какая хорошая женщина была его тетя — мы ее все обожали. Всегда она угощала нас, детей, чем-нибудь, что в то время было отнюдь не повсеместным явлением, — еды катастрофически не хватало. Потом нас, детей беженцев, стали распределять по крестьянским подворьям, и я попала к двоюродной сестре Гюнтера. Сперва я даже не могла есть — мол, как это есть у чужих людей? Но Гюнтера я все же хоть наглядно, но знала, он был для меня не совсем чужой, что ли, и когда он посадил меня к себе на колени, как говорится, лед тронулся. А потом я заявила: «Дядя Гюнтер, когда-нибудь я выйду за тебя замуж!»