— Подымись, Расул. Подойди. — Марья будто и не услышала, что он по давней привычке назвал ее ныне уже низким для нее званием — гуаша. — Вина хочешь… царского?
— О-о! Не смею, гуаша! — пуховой мягкостью выкатилось из уст черкешина.
Марья опять простила ему его упорное — гуаша…
— Хорошо, Расул, — обласкивающе сказала она. — Я угощу тебя вином, только после… А сперва расскажи мне все, что рассказал моим братьям. Ты ничего не утаил от них?
— О-о, как можно?! Аллах свидетель!
Марья простила ему и аллаха.
— И ты уверен, что шапка, которую ты видел в приказе, — шапка Айбека?
— О-о! Уверен. Пусть шакал сожрет мои кишки, если я ошибаюсь! У Айбекова треуха на правом ухе подпалина была, и на том, что в приказе, також подпалина.
— Ты больше никому про сие не рассказывал?
— О-о-о! Никому! Только князьям…
— Хорошо, Расул. Ты верный слуга. Погоди, я принесу вина.
Марья неспешно вышла через боковую дверь, ведущую в трапезную, и вскоре вернулась, неся на серебряном подносе три небольших стеклянных кубка, наполненных красным вином.
— Мои братья пожалуют тебя, Расул, выпьют вместе с тобой, — ласково сказала она, подходя с подносом к черкешину. — Ты знаешь, по нашим горским обычаям, ежели господин выпьет вина со своим слугою, слуга становится ему другом. Возьми средний кубок… Князьям будут крайние.
Марья повернулась к братьям, взгляд ее повелевающе, властно указал на кубки.
Булгерук покорно, не раздумывая, первым взял кубок. Михайло заколебался, словно почуял какую-то опасность… Его глаза, как два злобных, затравленных зверька, истошно, отчаянно вопили — нет! Но Марья властно, неумолимо держала перед ним поднос, и Михайло, ознобно съежив плечи, тоже взял кубок.
— Будь здоров, Расул, — сказал он деревянным голосом и, подождав, пока тот благоговейно, со священной торжественностью вытянул из своего кубка все до последней капли, осторожно пригубил свой кубок.
Марья, приняв от Расула кубок, ласково выпроводила его, наказав не рассказывать никому ни про треух, ни про ее разговор с ним. Расул ушел счастливый, будто обласканный самим Магометом.
— Что же дальше, Кученя? — спросил неудовлетворенно Булгерук. — Вина попили, а дальше?
Марья вместо ответа изнеможенно швырнула на пол кубок — он раскололся с жалобным, тонким зойком, будто был живым, мелкие, блестящие осколки разметнулись по ковру беспорядочной, мертвой россыпью. Тихой жутью повеяло от них.
— Холоп ваш нынче к ночи помрет.
— Помрет?! — Михайло с ужасом цапнул себя за горло, впился в него пальцами, захрипел от истошной натуги.
Испарина вмиг покрыла его. Глаза с ожесточенным, свирепым отчаяньем, которое редко бывает и у умирающих, выпялились на недопитый кубок, который он все еще держал в руке.