Страшная десница войны нависла, грозясь, над обреченной столицей.
Лиффи протекала через Дублин стесненной каменными стенами и перекрытой мостами. Поднимавшаяся неделями вода почти уж лизала набережную, а в последние дин не только лизала, но во время приливов перехлестывала через ее ограждение. Этим утром она омыла стены и добралась до подвалов половины О’Коннелл-стрит, хорошо еще, что улица эта была нежилой. К вечеру вода продолжила прибывать, вернулся прилив и многие опасались, что вскоре половина города затонет. Пожарная Бригада, Скорая помощь Св. Иоанна, местные силы самообороны, несколько братств, не говоря уж о добровольцах из разных слоев общества и принадлежавших к разным вероисповеданиям занимались — несмотря даже на то, что могущественная армия Абиссинии стучалась в ворота столицы, — эвакуацией нижних этажей, предупреждая жильцов о необходимости перенести мебель на верхние, распространяя последние новости о вторжении, направляя друг к другу посыльных с записками «14.35 часов» и забегая в пивные, чтобы освежиться стаканом портера. Имевшие место суматоха и путаница отчасти осложнялись тем, что несколько лет назад патриотически настроенные законодатели переименовали мосты, решив, что не следует и дальше увековечивать память таких тиранов, как королева Виктория и лорд Саквилл (который их все и построил), и снабдила их именами видных европейских фигур наподобие Лайама Меллоуса[48]. В результате, пожилые люди, получая официальное распоряжение прибыть к мосту Отца Мэттью[49], не могли взять в толк, что идти им надо на Уитвортский, а те, кому полагалось, пройдя по Кэпел-стрит, перейти на другой берег реки, сбивались с ног в поисках Граттанского моста.
Даже дикторы Ирландского радио вышли из зимней спячки и нарушили их обычное эфирное молчание, дав горожанам совет сохранять достойное спокойствие. Глава правительства, сообщили они, уверенно держит руку на пульсе всего происходящего.
От телефонной связи остались одни воспоминания.
Мистер Уайт и его ученики, сидевшие в своих сосудах спасения[50], ничего о кризисе не знали. А если б и знали, навряд ли он их озаботил бы. Глаза их были закрыты. Те, кто еще мог шевелить языком, молились sotto voce[51]. Они миновали последнюю длинную излуку Слейна, ту, что пролегает между Феникс-парком и Каслноком, свернули под Гленолинской плотиной во взбухшую Лиффи, и панорама пораженного ужасом города пошла писать вокруг них величавые круги.
Кингсбриджский вокзал проплыл мимо них, один из самых красивых в Европе, и соседствующий с ним мост, возведенный в память о визите Георга IV, для коего тут построили даже личное отхожее место, точно подогнанное по его росту. Проплыл длинный причал господ Гиннессов, где при отливах лебеди столь часто осыпают грязь белоснежными перьями. Здесь, вдоль каждой стены, на каждой боковой улице, в окнах каждого дома стояли на цыпочках, глазея на проплывавших, достойные обитатели Эриу.