Мистер Уайт отступил на шаг, готовый броситься Микки на помощь, если тот начнет разваливаться на части, но Микки держался.
— У вас получилось!
Микки стоял, закоченев, багровый, не способный дышать, словно распятый на рогульке, решивший добиться успеха или умереть.
— Хорошо. Стойте неподвижно и думайте о лозе. Думайте о земле под вашими ногами. Больше ни о чем. Просто почувствуйте, что вы здесь.
Они подождали немного.
— Стоите твердо?
Кивок.
— Тогда медленно вперед. Несколько шагов. Думайте о лозе. Не слишком быстро. Хорошо. У вас получится, Микки. Остановились. Шагнули. Идите свободно, если чувствуете себя хорошо. Обо мне не думайте. Идите. Идите один!
Шаг за шагом похожий на сомнамбулу Микки и мистер Уайт, сосредоточивший на нем все силы душевные (сам он передвигался по-крабьи, на пятках, словно собираясь рвануть вперед), приближались к букам.
Рот Микки приоткрылся.
Рогулька пошла вниз.
Микки вроде бы заговорил, так он думал, но никто не услышал ни слова.
Оба шумно дышали.
Оба остановились.
Оба шагнули вперед.
Рогулька описала вялую дугу.
Повернулась и указала в землю.
Мистер Уайт отнял у Микки лозу, подергал его за руку. И продолжал со слезами на глазах дергать, похлопывать Микки по спине. А потом отвернулся и высморкался.
Дело сделано. Ite, missa est[10]. Столько часов, проведенных с вязальными спицами, кочергами, спичками, самопишущими перьями и Бог знает с чем еще — Nunc dimittis[11]… Он имел веру и победил. Он обучил одного из О’Каллаханов. Дерзать, искать, найти и не сдаваться[12].
Микки заговорил — быстро-быстро. Он преобразился.
— Прут повернулся.
— Да.
— У меня получилось.
— Да.
— Он сам повернулся.
— Да.
— Я не мог его остановить.
— Нет.
— Там вода.
— Да.
— Это всякий может.
— Да.
— И я могу.
— Да.
— Я сам сделал.
— Да.
— Видели, как он повернулся?
— Да.
— И я опять смогу?
— Да, Микки, хоть сто раз. Сделайте сейчас, быстро, чтобы запомнить как.
И они сделали это еще раз, и еще, и еще. После третьей попытки Микки научился поворачивать запястья так, чтобы кончик рогульки смотрел вверх. Оба пребывали на седьмом небе.
Ближе к обеду Микки робко спросил:
— А можно я прутик себе возьму?
— Он ваш, Микки, на веки вечные. И после обеда я вам еще двадцать штук нарежу, про запас.
Миссис О’Каллахан сказала:
— Эти розочки на пианино, они красивенькие.
Домовуха, выведенная из себя составлением списков, сидела на кухонном столе поверх списка мистера Уайта, не давая ему писать. А он ерошил кончиком вечного пера ее шерсть, отыскивая блоху.
Миссис О’Каллахан он ответил так:
— Не знаю, вырастают ли пионы из семян или из клубней. Клубни для хранения великоваты. Но насчет цветов вы совершенно правы, миссис О’Каллахан. Рад, что вы о них вспомнили. В конце концов, пропади все пропадом, нам же не нужно, чтобы новый мир оказался полностью утилитарным. Такой оскорблял бы зрение наших де… Он оскорблял бы наше зрение, если бы содержал в себе только овес да капусту. Не вижу решительно никаких причин, по которым мы не могли бы расцветить его, привнести в него немного красоты и культуры, если, конечно, нам удастся их раздобыть, тем более, что семена много места не занимают. Я напишу сэру Джеймсу Маккею и попрошу составить набор всевозможных цветочных семян. И, раз уж речь зашла о Культуре, я как раз прошлой ночью размышлял о том, какие книги нам с собой взять. Люди, которые собираются потерпеть кораблекрушение и высадиться на необитаемый остров, обычно берут с собой, сколько я знаю, Библию и Шекспира; но, так как мы живем в достойном католическом доме, Библии у нас нет, да и в любом случае, я думаю, что от «Энциклопедии Британика» пользы нам будет намного больше. Она понадобится, чтобы воссоздать культуру. Я также подумываю, не взять ли нам вместо Шекспира «Словарь национальной биографии»?