Так они миновали два поля, уподобясь персоне королевских кровей и ее пажу во время несколько торопливого коронования, однако ног у Микки все-таки было две, да и судьба лески его не волновала. Кроме того, его гнали вперед вопли почтальона. Микки не понимал, что уже прощен, а кричит почтальон, прося его остановиться, пощадить катушку. Как объяснял впоследствии Микки, он понял, что спасен, лишь миновав колючую проволоку, которой обнесена Задница Келли. Почтальон и удилище завязли в ней, леска отмоталась вся, натянулась, запела и лопнула точно посередке; а Микки, наконец-то свободный, понесся к Аллее; Винсент же, сердце коего было разбито, остался сматывать остатки своей снасти.
Достигнув безопасности Беркстаунской Аллеи, Микки на краткий миг остановился, чтобы снять с себя два пиджака — так средневековый бобр, желая сбить со следа охотников, откусывает себе тестикулы, — и повесил оба, поскольку времени на возню с крючками у него не было, на белую калитку, пускай почтальон с ними сам разбирается.
В конце концов, он, все еще сжимавший в руке треснувшую рогульку, добрался до дома, чтобы поплакать, вспоминая выпавшие на его долю испытания, в суповую тарелку.
Оплакивал он и свое искусство козлохода. Была ли тут причина в попытке объяснения оного или в последовавших за ней потрясениях, но Микки знал — сила это из него утекла. Он больше не умел поднимать рогулину кончиком кверху.
Мистер Уайт пообещал потратить воскресенье и научить его снова.
Однако, когда воскресенье настало, Микки об этом предмете даже не заикнулся, и тот погрузился в забвение. Единственное искусство, какое Микки изучил за всю свою жизнь, оказалось опасным, поэтому он решил удовольствоваться на будущее самим собой — уж какой есть, такой и есть.
Прежде чем стойки сенного сарая были перепилены по упомянутой некоторое время назад линии А, состоялось совещание относительно размеров Ковчега, приведшее к тому, что перепилили стойки все-таки по линии Б. И это не просто позволило отказаться от обрезки боковых листов, но и сообщило Ковчегу форму более кубическую. Чем лучше мистер Уайт понимал, какое множество всего на свете предстоит им взять с собой, тем пуще хлопотал он о том, чтобы сделать осадку Ковчега сколь можно более глубокой. Он говорил, что можно будет заставить Ковчег не слишком высоко выступать над водой, просто-напросто нагрузив его металлическим балластом, дорожным катком, к примеру, и даже, если потребуется, разобранной сноповязалкой, — мистер Уайт, признавался, правда, что сомневается в своей способности собрать потом вязальный механизм заново, — однако, говорил он, на сорок дней нам понадобится так много воды в смоляных бочках, надо же и животных поить, и самим пить, а потому лучше, чтобы у нас и места было побольше, и балласта. А еще мистер Уайт обещал добиться, даже если ему придется жизнь на это положить, чтобы Ковчег был не только водонепроницаемым, но и воздухо- тоже, и тогда это судно, нагруженное всеми необходимыми для построения нового мира материалами, будет качаться на водах Потопа, как закупоренная, на три четверти заполненная водою же бутылка.