Он перестал почесывать Домовуху и приподнялся на локте.
Снег шел так тихо, так мягко и все же его было слышно. Синий, или зеленый, или серебристый в тусклом свете луны, — или и то, и другое, и третье, — он издавал, ударяясь в оконное стекло, тишайший, порхающий шум. Он словно тыкался носом в окно, пытаясь понять, как за него пролезть, вычерчивая графики между его деревянными асимптотами. И отбрасывал белый лунный свет к потолку, переворачивая вверх ногами все тени.
Снегопад продолжался во весь январь — самый долгий, какой помнили местные жители. Белые наносы лежали вдоль живых изгородей, снег набивался в закрытые места наподобие дорог, — зато ходить по полям стало намного легче. Домовуха скакала по нему, облекая лапы в кристаллическое сияние и проваливаясь на глубоких местах, отчего на мордочке ее появлялось удивленное выражение, и она кусала снег и с ликованьем облаивала. В волосках ее лап он сбивался в лепешки. Миссис О’Каллахан снегопадом была недовольна, она вообще считала, что Ковчег вполне можно было построить где-нибудь еще и, желая нанести погоде ответный удар, лишила своих милостей Титси. Кошка, изгоняемая вечерами из теплого дома за то, что она оказалась и неудачницей, и вообще не шибко святой, вынуждена была ночевать среди холодного безмолвия, и пыталась усовестить хозяйку, мяукая ночи напролет, но не усовестила. Микки удовлетворенно пилил дрова, по одному полену за двадцать минут, радуясь, что никакой работы за стенами дома ему исполнять не приходится. Мистер Уайт дважды в день высыпал на снег хлебные крошки для птиц. Аборигены, крадучись бродившие вокруг дома, при каждой встрече с ним величали его «ваш Честью». За три, примерно, тысячи лет они приноровились умиротворять тихими словами все, что внушало им страх либо ненависть, а мистер Уайт, решили аборигены, это сила, с которой, хошь не хошь, но считаться приходится.
Произошло и несколько событий воистину прекрасных. Во-первых, обитавшие на Скаковом Поле зайцы оделись в белые шубки. Собственно, и шкурки кроликов стали голубоватыми, а серые куропатки приобрели подозрительный вид — судя по всему, они раздумывали, не податься ли им в куропатки белые, которые, как известно, вовсе и не куропатки, а просто курообразные птицы, да еще и из подсемейства тетеревиных. Летние горностаи без малейших колебаний обратились в зимних. Ну а дикие гуси стали такой заурядностью, что мистер Уайт перестал даже лицо обращать к закатному небу, заслышав их лай. Как-то раз, прогуливаясь вдоль неузнаваемого Слейна, он услышал прекрасные, неторопливые биения, увидел у кромки воды белые крылья и крякающую дикую утку под ними и отправился домой, к меду и гренкам с маслом, почти боясь признаться себе, что присутствовал при охоте кречета.