Страсть Рагнвальда была так велика, что он даже подумал – если изменю я страсти своей, повенчавшись с этой мерзавкой, то разразится гром и разверзится у меня под ногами земля. Но ничего такого не случилось, а священник Анастас оказался очень сговорчив и расторопен, взял две гривны, потребовал еще одну, поскольку купель прохудилась и надо чинить, молниеносно крестил Рагнвальда в веру греческую, назначив ему имя Матвей, обвенчал молодых людей, пошутил по поводу соотношения державного и церковного бюджетов, и отпустил молодоженов с миром.
Выйдя из Десятинной, Эржбета насмешливо погладила Рагнвальда по плечу, поцеловала в щеку, и исчезла. Задумчив, дошел Рагнвальд до ворот детинца, где ждали его варанги, и уж собрались идти на Подол и там ночевать, как вдруг Рагнвальд, еще ничего не поняв и не сообразив, сделал людям знак рукой. Привыкшие повиноваться военачальнику без раздумий, варанги метнулись в разные стороны и исчезли в густой предвечерней тени обочинных деревьев.
***
– А вот в этом месте стену детинца пробивали два раза, – объяснял Илларион Маринке, уверенный, что ей это интересно. – Сначала это были печенеги… – Он с опаской оглянулся, хотя знал, что печенеги здесь, у самого детинца, почти не встречаются, – а потом страшные уймы на летающих драконах.
– Драконов не бывает, – рассеянно откликнулась Маринка, сидя верхом на деревянной лошадке на колесах, подарок Александра, кою лошадку Илларион тащил за веревочку.
– Это сейчас не бывает, потому что всех перебили. А раньше бывали. И каждый уйма летал на собственном драконе, как конник на коне двукрылом. Но Добрыня и Путята отобрали у уймов нескольких драконов и сами стали на них летать, и дали уймам ресист ильдом и свердом. Это такой очень страшный бой. Девочкам не понять.
– Как же, – презрительно сказала Маринка.
– Вот так, – уверил ее Илларион.
Тут он нечаянно выпустил веревку и лошадка задним ходом пошла под гору. Маринка завизжала. Разогнавшись, лошадка дала крен, наскочила на бугорок, повернула и уехала, неся на себе визжащую Маринку, в придорожные кусты, и там спряталась. Было слышно, как Маринка в кустах падает с лошадки и, возможно, бьется обо что-то башкой своею дурацкой.
Иллариону стало жалко и лошадку, и даже Маринку, и он побежал к кустам. Нет, лошадка оказалась, вроде бы, цела, и Маринка тоже, во только морда у нее (Маринки) была расцарапана слегка, и из ссадины на щеке сочилась кровь. Вытерев щеку и увидев кровь, Маринка зашлась грудным глубоким славянским плачем.
– Дура, – сказал Илларион. – Не реви, хорла, я сейчас подорожник отыщу и дырку в твоей щеке поганой залатаю, будешь, как новенькая, чтоб тебе лопнуть.