Водителем моей машины оказался стройный темноволосый симпатичный молодой человек в круглых очках на маленьком круглом лице и с серьезными глазами. На вид ему было лет тридцать или немногим больше. Я пыталась вступить с ним в разговор и задавала ему разные вопросы. Но он отвечал кратко, точно скупился на слова. А может быть, все его внимание было сосредоточено на управлении машиной. Водитель он был неважный, и наш автомобиль судорожно вихлял из стороны в сторону на узкой дороге. Возможно, молодой человек просто нервничал. Мне удалось вытянуть из него очень немного: он был уроженцем Германии, бежал в Англию и принял английское подданство; в Лос-Аламос приехал недавно с английской миссией. Все мои попытки втянуть его в дружеский разговор не имели никакого успеха, хотя он был отменно учтив и манеры у него были прекрасные, даже изысканные. Я как-то никогда не улавливаю имен, когда слышу их в первый раз, так и теперь я не разобрала его имени. Когда мы прощались с ним около моего дома после пикника, я попросила его еще раз сказать мне, как его зовут; оказалось — Клаус Фукс.
А потом выяснилось, что уже в то время, когда происходил этот пикник и мы разговаривали с ним, он жил двойной жизнью — жизнью серьезного, всеми признанного ученого в дружеской среде своих коллег и тайной жизнью шпиона.
Он не вызывал никаких подозрений. Когда в 1950 году Фукс сам сознался в своей шпионской деятельности, он заявил, что у него в то время было своего рода раздвоение личности, что позволяло ему совершенно изолировать свои дружеские отношения с людьми от своих политических идеалов[27].
Мы все в Лос-Аламосе вполне доверяли ему и постоянно встречались с ним на всех вечеринках, которые у нас часто устраивались. По вечерам здесь делать было нечего, мужья не могли говорить с женами о своей работе, и единственным развлечением было кино. Поэтому мы часто ходили друг к другу в гости, и Фукс постоянно бывал в нашей компании. Он с удовольствием играл с нами в «убийство» или в шарады, но говорил мало. Мы все считали его очень милым молодым человеком, но ничего не знали о нем.
В начале 1950 года он даже без особого нажима, и чуть ли не добровольно, полностью во всем признался. Мы с Энрико следили по газетам за следствием и судом. Нас поразил один чрезвычайно странный факт, которому просто трудно было поверить: Фукс явно не понимал всего значения своих поступков. Он чувствовал свою вину перед друзьями, которых он обманывал, но не считал себя виновным в предательстве по отношению к стране, которую он сам избрал своей родиной и которой он присягал в верности. Он не думал, что ему придется держать ответ и даже не предвидел неизбежных последствии своего признания — что его привлекут к суду, вынесут приговор и отправят в тюрьму. Он считает, сказал он английскому следователю, что ему, пожалуй, лучше отказаться от своей работы в Харуэлле, поскольку его прошлое стало известным…