— Вы-таки напали на красноармейца? — закричал я.
— На красноармейца? — захлопал он глазами.
— В метро.
— В метро? Разумеется. Подождите вы с красноармейцами. О-о, кого я вижу, да тут все наши, и сам Главный!
Мы обнялись.
— Когда вы успели набраться? — спросил с осуждением Верховный, но не строго.
— Когда успел — маленький секрет, — ответила, жеманясь, «самка».
— В таком случае рассказывайте, как вы здесь оказались.
— А-а, — отмахивался Май-Маевский, стараясь дышать в сторону. — Сейчас, дух переведу. Рассказывать нечего. Заехал в Петровский парк в «Яръ», посидел немного отдохнул. Времени до операции полно. Выхожу на улицу, ловлю извозчика, ору: «Давай к Киевскому».
— Погодите, разве на «Киевской» было назначено? — спросил я неосторожно и тут же прикусил язык.
Май-Маевский посмотрел на меня из темноты так, что я сразу прочёл во взгляде: «Не выдавай!» Как мог я отплатить неблагодарностью человеку, выгораживавшему меня перед Чингисханом?
— Да, кажется, на «Киевской», — выдавил я из себя. — Вылетело из головы.
— На «Киевской» в полпервого ночи, где ж ещё. Спускаюсь в подземелье метро, ежесекундно боясь оступиться в кромешном мраке. Лестница предательски уходит из-под ног, буквально едет. Захожу на станции в лакейскую, бросаю епанчу вестовому…
— Лакейская зовется вестибюлем, — попытался я спасти Май-Маевского, — а вестовой — дежурным по станции.
Владимир Зенонович кивнул с облегчением.
— Вестибюли — жуткое место. Этот ваш вестовой — …
И он назвал слово, которое советский писатель не может заменить, не уронив своего достоинства перед Отечеством.
— Да, в метро тесно, — поддерживал я беседу.
— Толчея, как на Хитровке. Останавливаю подземную пролётку на электрическом ходу. И сразу вижу: он! С марки «Будь героем». «Братец, — говорю ему, — где ж твоя трёхлинейка, где котелок и скатка?»
Врал он самозабвенно, но Колчак слушал серьёзно. Видимо, после возвращения из ссылки в альбоме ещё плохо ориентировался и совершенно не знал марки московского метрополитена.
— Вы с ним заговорили?
Красноречие Владимира Зеноновича разом иссякло. Он засопел и съёжился.
«Теперь ему конец, — пронеслось в моём мозгу, — его вранье в следующую минуту несомненно откроется». Однако не тут-то было.
— Разумеется! — радостно выкрикнул новоиспеченный барон Май-Мюнхгаузен и ударил для наглядности себя в грудь, — Достаю припасённый коньяк, угощаю им «героя» и себя. До этого момента всё складывается хорошо.
Дальше Май-Маевский строчил, как пулемёт.
— «Братец, говорю, почему у тебя хомут рассупонен, в грязи, подбрюшник рваный, шлея болтается?» Потом по русскому обычаю бутылкой бью извозчика по затылку, отнимаю винтовку и сбрасываю его с облучка вслед за котелком и скаткой.