— Нет ли возможности поехать в командировку в на правлении Ладожского озера? — спросил его Борошнев.
— Чего ради? — удивился Снитко. — Или вам по личным делам туда надо?
Вместо ответа Борошнев протянул генералу телеграмму.
— Boт оно что, — сказал Снитко и подошел к большой карте, висевшей на стене. — К Ладожскому озеру, говорите?
— Пашский район, товарищ генерал.
— Там же почти всюду враг!
— Вот именно — «почти», товарищ генерал. Мне бы сюда, не доезжая Лодейного поля. Там наши. Я проберусь!
— Сделать это будет тяжело. — Снитко прищурился, помолчал. — Недели вам хватит?
— Спасибо, товарищ генерал.
Почти трое суток добирался Борошнев: и поездом, и нa попутных, и пешком… И вот он уже у родного дома. Кругом много военных — наверное, тут и квартируют. Тихонько стукнул в знакомую дверь. Тут же она отворилась, вышла осунувшаяся, постаревшая Клава. Припала к брату, заплакала.
— Володя, милый, успел, — шептала, глотая слезы. — Как же она намучилась!
— Да что с ней?
— Худо, совсем худо. Сначала от всего уставала, потом вовсе обессилела. Мясного ничего есть не могла, да его у нас теперь и нет. Истощала вконец. Фельдшер со станции приходил, лечить пытался, да куда там!..
— Можно к ней?
— Конечно, конечно, заходи!
Борошнев шагнул в комнату и услышал, как от кровати прошелестело:
— Володенька! Сыночек!
Он бросился к матери.
— Мамочка, здравствуй! Лежи, лежи, не поднимайся!
Обнял и невольно вздрогнул — от неожиданности. Ладони его, перетаскавшие многие сотни всяких железок, не ощутили никакой тяжести, словно мать была бесплотной. Тут вдруг жгуче остро, хоть и смутно, вспомнилось, как когда-то мама брала его, маленького, на руки, прижимала к себе, баюкала…
А она прислонилась к нему лицом и что-то шептала тихо-тихо, почти неслышно.
— Не надо! Гимнастерка жесткая, тебе будет больно, — сказал Борошнев и подумал: «Зачем я это говорю?» И опять говорил что-то не то… — Вот приехал повидаться… Дел очень много, но вырвался…
— Спасибо, сыночек. Теперь бы еще меньшого, Петеньку, повидать. Он так далеко!
— Был далеко — на востоке, — объяснила стоявшая сзади Клава. — Но недавно вместе со своей частью промахнул мимо нас: даже не смог заглянуть. Написал потом, что воюет под Ленинградом. И Павлуша — тоже под Ленинградом, на фронте…
Борошневу стало так тяжело — просто невыносимо.
— Я прямо с дороги, пойду сниму шинель, умоюсь.
Он вышел, осторожно затворив дверь. Постоял немного, приходя в себя. К нему подошли офицеры, как видно остановившиеся в их доме.
— Ты из Москвы, капитал? — спросил один из них. — Ну, садись, расскажи, как там, что слышно. А союзнички наши доблестные — все обещаниями отделываются насчет второго фронта? Да ты садись, закуривай…