Отец рассказал дочери о настоящей матери, лишь когда она закончила школу. Та погибла в аварии, когда Мане было девять месяцев: маршрутку закрутило на льду, вынесло на встречную полосу… Отец почти сразу женился на другой. Что было делать, как поднимать такую кроху одному? Маня папу поняла и даже не думала осуждать. Ведь вторая жена оказалась женщиной хорошей, работящей, спокойной и тянула, как могла, троих деток. Вот и ее, неродную Маню, подняла на ноги, выучила. Спасибо…
Два дня после оглушительной, перевернувшей мир новости Маня просидела на сундуке в чуланчике. Тут хранился дорогой ее сердцу скарб: первые коньки, кукла с рыжими вздыбленными волосами по имени Нонна (имя казалось Мане завораживающе красивым), баночка с мелкими ракушками, которые она привезла из единственной поездки к морю, в которую отец отправился с ней после того, как дочка перенесла тяжелое воспаление легких. Выйдя из чуланчика, Маня попросила отца показать мамину фотографию. Карточка сохранилась одна – крохотная, нечеткая. Кудрявая широколицая женщина улыбалась, сидя на каменном парапете набережной, задрав озорно голову. Маня была очень похожа на маму. Одно лицо.
– А ваши общие фотографии? Или мои с мамой детские? – спросила Маня.
Отец отвернулся.
– Мы думали, что не нужно травмировать тебя. Словом, решили все скрыть. Но сейчас я понимаю, что это было, наверное, неправильное решение. Прости, Марусь.
Папа всегда называл Маню Марусей.
– Все хорошо, папуль. Все хорошо… – улыбнулась сквозь слезы Маня и сдержалась. Смогла достойно вынести удар. Впрочем, она никогда не была истеричкой. Но в тот момент твердо решила, что пора уезжать и самой строить свою судьбу. Маня решила искать счастье в столице…
Засовывая вещи в чемодан, Голубцова прислушивается, что там в спальне? Аля молчит и к Мане не выходит. Собрав вещи, Маня идет в комнату к тетке. Аля, завалившись на бок поперек кровати, мирно посапывает, подложив руку под голову.
– Вот горе луковое! – ворчит беззлобно Маня.
Она с легкостью поворачивает тетку, укладывает ее голову на подушку, ноги закутывает одеялом и, судорожно перекрестив ее, будто стесняясь, выходит из комнаты, прикрыв дверь.
Маня гонит тяжкие, изматывающие мысли о своей вине, о боли, которую она причиняет Але.
«Я – права. Это – моя жизнь… Сейчас или никогда!» – как заклинание повторяет про себя Голубцова.
Она проходит на кухню: проводит ревизию в холодильнике, в шкафах.
«Еды на сегодня-завтра хватит. Водку она всю выпила, и ночью никуда идти не сможет. А завтра надо будет ей что-нибудь привезти».