Первой среди них оказалась, действительно, Марианна. Они понравились друг другу и, можно сказать, подружились.
— Тебе пора смелее раскрываться в творчестве, — заметила ей Инга.
— Я пробую, — кивнула Марианна.
— Не надо пробовать, надо делать. Жду от тебя рисунка, в котором будут твои душа и сердце. В гобелене, в цвете, они заживут собственной жизнью.
— А где достать такие краски? Ни шерсть, ни шелк не продаются с оттенками. — Марианна пожала плечами. — Я пыталась красить сама, но ничего не получилось.
— Ты опережаешь программу, это великолепно. Видишь ли, тут растительное крашение. Травы, цветы, семена, кора, ягоды, корни, ореховая скорлупа, луковая шелуха, много всего. Приезжай ко мне на дачу. У меня как раз вышла вся пряжа, надо обновить запас. Это недалеко, в Опольной, сорок минут на электричке. Лучше с ночевкой, в один день мы не уложимся.
Они договорились на субботу двадцатого октября.
Достижения Марианны никак не врачевали ее душевных ран. Прошло больше трех недель после ужасной мимолетной встречи, а жгучая боль любви и позора все возрастала, захлестывая временами жестким стыдом. Ища спасения, Марианна набросилась на занятия, ткачество, лепку, ходила на теннисный корт, в бассейн. Белым днем, в ясном свете разумных дел страдания отпускали ее, скрывались за шумом и суетой, а с ними и мучительно-дорогой образ Нестора; вновь смеялись ее шуткам друзья, окружали ее, заводилу и любимую старосту курса. Зато поклонники со старших курсов растаяли, как дым, математической прогрессии не произошло.
Отгадка была простая. В пору дипломной работы, в канун окончания Академии практичные молодые люди срочно подыскивают подруг жизни. Общие наклонности, близкий круг интересов и знакомств исключают, по их мнению, произвол случая и способствуют прочности семейных уз. За годы учебы все сочетания внутри альма-матер давно просмотрены, союзы заключены, поэтому свободные «женихи» набрасываются на свежий поток первокурсниц, приглашают в театры, провожают домой, пытаясь, так сказать, вскочить в уходящий поезд… Марианна, сраженная любовью, как недугом, не отозвалась ни на один такой призыв, и ухажеры «слиняли»…
Дома она больше молчала, сидела над книгами и допоздна смотрела телевизор.
— Ты не больна, Масенька? — тревожилась мама.
— Я здорова, — кратко отвечала Марианна, уклоняясь от разговора.
Ей полюбились одинокие ночи, когда мать дежурила в госпитале, в душе стали звучать собственные стихотворные строчки. Бывало, ночь приносила облегчение, светлую уверенность, похожую на прежнюю взлетную радость, но чаще Марианна долго лежала без сна, глядя в окно горячими сухими глазами. Уютным мурлыканьем и лаской мягких белых лапок утешала ее, как могла, пушистая Туся. Марианна думала о Несторе, о том, что она натворила после.