Надеясь на Татьяну Алексеевну, Дмитрий предложил московский госпиталь, но Гошку отправили в Нарьян-Мар. А Татьяна Алексеевна по отчаянной просьбе вновь прислала нужные лекарства. Потом все же послали в Москву, в госпиталь. Гошка окончательно выздоровел, вернулся в часть. А Диму за доблестное несение службы произвели в ефрейторы.
То, что произошло тогда у деканата, стало возрождением Марианны. Отступили, опустились на глубину муки горькой, незадавшейся любви, а сама она изменилась и повзрослела, словно после опасной болезни. Это была та же девушка и пела по-французски ту же песенку:
За окном цветет виноград,
А мне всего семнадцать лет…
Но уже никто не слышал от нее «заявлений» о ее всемогуществе и необыкновенной судьбе, ожидающей ее с дарами.
В начале декабря позвонил и вскоре заехал армейский друг Димы Соколова, Гоша, автор мечтательных морских стихов. На долечивание он попал под крылышко Татьяны Алексеевны и стал другом семьи. Он порассказал много такого, о чем не прочитаешь ни в одной газете, по секрету, с условием неразглашения военной тайны. Марианна слушала, молчаливая от гнева и горя. Вот что творится! А Гошке хотелось забыть обо всем пережитом, скорее отслужить и поступить в университет на «морскую геологию», плавать, искать затонувшую Атлантиду.
Он подарил ей цветы как «девушке его друга и брата». Марианна не разуверяла его. Ей тоже хотелось забыть кое-что.
Но прошлое не исчезает. Однажды ночью ей приснился сон: как будто небо, восход, и на дымно-алой заре взмахи серых журавлиных крыльев и жалобный журавлиный крик. Все дышало присутствием Нестора. Марианна проснулась в слезах. Потом на большом листе бумаги возникла дымно-алая заря, серые журавлиные крылья. Она оснастила большой станок, взялась подбирать цвета. Работа пошла споро. Через неделю гобелен предстал пред строгие очи наставницы.
Увидев его, Инга застыла на месте. Жалобный журавлиный крик… Душа Марианны, ее безответная любовь. Она обняла свою ученицу.
— Превосходно, Марианна. Это произведение высокого искусства. Прими поздравление. Ты состоялась.
Никто, даже мать, не услышал от Оли имя отца ребенка. Тайну она хранила за семью печатями в глубине сердца. Она то и дело встречала на улице его родителей, иной раз набирала номер телефона, чтобы по их «алло» убедиться, что у Димы все в порядке. Большего не требовалось. Его сын, она была уверена, что это мальчик, уже резво молотил ножками, буянил внутри своего убежища, а она, против всех правил, хорошела на глазах. После моря, после обожания, которым ее окружил Тарасик, Оля успокоилась. Как признавалась она сама себе, любовь его осветила добрым лучом самые обиженные уголки ее души. Тарасик же провожал ее с надеждой, что весной, после родов, она изменит решение.