— Это немного слишком, — согласилась я. Каждый раз, когда мне что-нибудь надо в ее комнате, я оказываюсь прикованной к нему. Сложно отвести глаза от картины обезглавливания Иоанна Крестителя.
— Поэтому я пришла сюда, — говорит она. — Решив, что я плохой работник, и вот уже восемь утра, а я еще не уверена, что знаю ответ. Как такое может быть?
Музыка теперь стихает, ее слышно еле-еле. Я уверена, что чувствую, как булькает моя язва, но это должно быть кофе. Моя мать всегда была очень драматичной, когда писала. По крайней мере, раз во время каждого романа, она врывалась в кухню, почти в слезах, истерила, что она потеряла весь свой талант, книга сплошное болото, бедствие, конец ее карьеры, а мы с Крисом просто сидели, тихо, пока она снова не завопит. Спустя несколько минут, или часов, или — в плохие времена — дней, она возвращалась в кабинет, задергивала шторы, печатала. И когда книга выходила несколько месяцев спустя, пахнувшая новизной и с гладким, еще не потрескавшимся корешком, она всегда забывала о срывах, которые играли свою роль при создании. Если я напоминала ей, то она говорила, что написать роман все равно, что родить ребенка: если ты действительно помнишь, как больно это было, то никогда больше не будешь этого делать.
— Ты разберешься, — говорю я. — Как всегда.
Она закусила губу и посмотрела на страницу, затем в окно. Солнечный свет проникает внутрь, и я понимаю, что она выглядит уставшей, даже грустной, такой я ее еще не видела.
— Я знаю, — говорит она, словно соглашается только чтобы сменить тему. И затем, после секунды или двух тишины, она полностью переключает передачу и спрашивает: — Как Декстер?
— Думаю нормально, — говорю я.
— Мне он очень нравится. — Она зевает, затем извиняюще улыбается мне. — Он не похож на парней, с которыми ты встречалась.
— У меня было правило — никаких музыкантов, — объясняю я.
Она вздыхает.
— И у меня.
Я смеюсь, она тоже. Затем я говорю:
— Ладно, и почему ты его нарушила?
— Ох, по той же причине, что и все, — отвечает она. — Я была влюблена.
Я слышу, как закрывается входная дверь, Крис уходит на работу, прокричав до свидания. Мы смотрим, как он идет к своей машине, Маунтин Дью — его версия кофе — в руке.
— Думаю, он купит ей кольцо, если уже не купил, — глубокомысленно произносит моя мать. — У меня такое чувство.
Крис заводит двигатель, затем выезжает, медленно разворачиваясь в глухом переулке. Когда он проезжает, то пьет Маунтин Дью.
— Ну, — говорю я: — Ты узнаешь.
Она допивает кофе, затем тянется и гладит меня рукой по щеке, обводя контур лица. Ее пальцы, как и всегда, холодны.