Тихое шуршание наверху привело меня на чердак. Поднявшись по мокрой от талого снега лестнице, я выбил ногой шероховатую дверь и… поймал летящую в грудь осиновую стрелу. С грозным рычанием я переломил стрелу и ощерился на двух светловолосых мальчишек, притаившихся за сундуком. Коротким броском я подскочил к ним и вырвал заряженный арбалет из рук старшего мальчика.
Дети Константина (родство я определил по запаху) забились в уголок, как ягнята. Старший — лет девяти, крепко обнял младшего — лет шести, и отважно посмотрел в мои сверкающие глаза.
Я медлил. Мальчишки не были похожи на ягнят. Скорее, это были волчата. Они силились победить страх, не имея надежды на спасение. Меня терзал ужасный голод, но в них я не видел жертв, и потому убеждал себя — «Всего один укус, и станет легче». В смятении я выбросил сломанный арбалет за дверь, присел перед детьми и зашипел, широко раздвигая губы. В страхе они побегут к лестнице, и во мне проснется инстинкт хищника.
«Волченят давят на логове, покудова они не наточили зубов и на промысел не вышли», — вспомнились мне слова Фомы, сказанные им однажды о малышах — оборотнях.
Видя, что дети полковника не двигаются с места, я потянулся к ним. Старший брат отвернулся к стене, покорно подставил тонкую шею, а младший смахнул слезу. Мое сердце защемило в груди. Я отпрянул, сам едва не прослезившись.
Отчаявшись пересилить жалость, я пошел на крайние меры — царапнул руку старшего мальчика. Запах человеческой крови врезался в нос, возвратил горечь потери. Я съежился и сдавленно зашипел, как будто мне на голову вылили ушат кипятка.
Из-под воротника моей рубашки выпал крест. Старший из братьев удивленно посмотрел на него.
«Возлюби своего ближнего», — в детстве церковные службы казались бесконечными. Устало переминаясь с ноги на ногу, я держался за кончик маминой шали и слушал в полусне голос отца Афанасия, плывущий под небесно — синим куполом… Воспоминания наполнили мою душу теплом. Мне захотелось вернуться в прошлое, в семью, к людям.
«Почему я продолжаю считать себя человеком? Ведь я не человек. Я — упырь. А упыри едят людей. Но я не могу есть людей. И нелюдей, и упырей — тоже не могу. Моя душа остается душой человека, наученного с малолетства добру и любви к ближнему. Узнать бы, кто теперь мой ближний».
«Дети не должны отвечать за грехи отца», — подумал я.
— Доверьтесь мне, — я вновь коснулся руки старшего мальчика, на этот раз ладонью, а не когтями, и обнаружил, что ранки исчезли.
Потомки вампира обладали присущей нам способностью к быстрому исцелению.