Я вздрогнул и попятился к сложенному в уголке вороху одежды. Сердце ухнуло тяжело и гулко, словно главный колокол Сретенской церкви, расписным теремом высившейся на пригорке. Оно, будто порываясь выскочить из костяной клетки, заметалось в груди, а потом немного успокоилось, стало отстукивать непривычный замедленный ритм, производивший меньше шума, чем муравьиный марш. Мои глаза тщетно разыскивали источник света под облепленным короткими ледышками сводом. Я не сразу увязал способность видеть в полной темноте яркую цветную панораму, в которой можно было рассмотреть даже мельчайшие жемчужные крапинки на брюшке паучихи, и многократное усиление слуха с собственным перерождением.
В надежде пробудиться от кошмарного сна я ущипнул себя за уши. Голову пронзила нестерпимая боль. Я прыгнул на стену, с визгом описал круговое сальто, пройдясь по сталактитам высокого свода. Приземлился я на четвереньки, располосовав заскользившую под руками лисью шубу и прикусив язык.
Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови. Новый виток голода смял пустой желудок. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды.
Испуганно затаив дыхание, я слизал с удлинившихся клыков и проглотил капли крови, успевшие вытечь из мгновенно зажившего языка. На спуске по пищеводу солоноватые капли пробудили новый виток голода, и он будто смял мой пустой желудок. Похожие танталовы муки мне приходилось терпеть в рождественский сочельник. Мать запрещала притрагиваться к праздничным кушаньям до первой звезды, а украдкой подцепленная на палец кремовая розочка с тарталетки или отщипнутый кусочек жареной гусятины лишь ожесточали терзавший внутренности голод.
Но теперь моему изменившемуся телу была необходима совсем иная пища — кровь.
«Я — упырь», — стоя на коленях, я вдыхал резкий запах выделанных шкур и рассматривал длинные светлые когти. В голове лихим галопом проскакали обрывки воспоминаний о случившейся трагедии. — «Это не сон», — поднимаясь с шубы, — «Это не сон», — поднимаясь с шубы, я порвал когтями ночную рубашку и панталоны из тончайшего белого батиста, — «Упырь», — повторил я громче, будто вступая с самим собой в небезопасный спор, и посмотрел на висевшую перед глазами паучью сеть в раздумье, наберется ли хоть капля крови с ее шестилапой владелицы.
Будто угадав недоброе течение моих мыслей, паучиха спешно попятилась по спущенной с кокона нитке, поскрипывая суставами натруженных лапок.