«Сахарные пончики Федора Бирюли», «Приятные мелочи для милых дам», «Салон букетов»… Я останавливался возле красиво оформленных витрин лишь для того, чтобы укрыться от любопытных взглядов прохожих, и от их резких непривычных запахов — естественных и искусственных, раздражавших чуткий нос.
В собственное тусклое отражение на стекле я старался не всматриваться. Для моих глаз еще было слишком светло, и всякое мерцание в тени ударяло по ним, словно плеть. Маленькие поля фетрового цилиндра посредственно защищали глаза от света. Я был голоден до одури, это была еще одна причина не смотреть на живую составляющую городского пейзажа. А вот не слышать ее я не мог. Спешащие по домам чиновники проскакивали мимо с адским топотом, словно вместо скособоченных башмаков у них на ногах были свиные копытца; прогуливающиеся под ручку дамы и господа, шелестя платьями и скрипя новенькими кожаными туфлями, семенили, притормаживая возле витрин; звонко клацали при ходьбе подметками сапогов военные и постовые; с кряхтением ковыляли старички; и видавшие виды экипажи, запряженные усталыми извозчичьими лошадьми, с грохотом неслись по гулкой мостовой.
Я же двигался почти бесшумно, будто скользил по неровному тротуару, и старался немного притопывать, если мимо проходил человек.
Один из любимейших моих нарядов, немного ушитый Моней, сидел отлично, только сюртук был слегка великоват, и потому я не застегивал его, словно изнывал от жары. На самом деле меня пробивал озноб. Холодные руки не согревались даже в плотных перчатках.
Взятый след вывел меня на простор. Я прошел мимо величественного конного памятника непонятно кому — ярко отсвечивала табличка на гранитном постаменте. Но по мундиру это был человек военный.
Воздушный след, по которому я шел, принадлежал, как мне думалось, перевертному волку. Он был нежнее, тоньше следов дворняжек, и потому я особо выделил его. Точно не зная, как пахнут оборотни, я понимал, что хоть один из них в таком большом городе непременно должен быть. Как должна где-то здесь находиться и охотничья контора.
Я твердо решил сдаться сам, а заодно и сдать охотникам стаю. Надеялся, что они меня выслушают, и может, даже немного попытают для получения важных сведений, прежде чем убьют. Устал я находиться рядом с коршунами, мне с ними не по пути, и вообще, не для меня этот путь — всегда ступать по чьему — то следу, выискивать добычу. Я хотел использовать последний шанс воссоединиться со своими близкими — пусть даже на том свете.
С бульвара я свернул в тесную улочку. На ней не было никого, кроме старушки в коричневом салопе. Обгоняя ее, я услышал злобный лай, и повернулся, оскалившись. Глаза вспыхнули в тени, из горла вырвалось рычание. Белая лохматая болонка на руках у старушки взвизгнула и умолкла, а ее хозяйка с испуганным стоном вжалась в облупленную стену, вытаращив глаза, и стала креститься, беззвучно шевеля губами.