— Пожалуйста, не оставляйте до моего прихода больного.
И вот они опять вместе и почти совсем одни. Многое они могли рассказать друг другу. Но они молчали. Без слов, по одному взгляду, по жару тесно сплетенных рук, по тревожному дыханию, по ликованию своих сердец они понимали, что наступило наконец их счастье, пришла любовь.
* * *
Могущественна и непобедима юность! Несмотря на то, что рана «графа» была не из легких, его двадцать лет, его стремление жить и его вера в свои силы взяли свое. Видавший виды доктор Эпштейн лишь покрякивал от удовольствия, наблюдая, как день ото дня крепнет и наливается силами его пациент. Еще недавно, после извлечения пули, широко зиявшая, глубокая рана с каждым днем стягивалась по краям, чудодейственно заполняясь, изнутри свежей, розовой плотью.
Выздоравливал и Быстрых, но гораздо медленнее.
«Граф» теперь ежедневно выбирался на прогулки в обществе Гали. Вместе с нею он часами бродил по лесу, жадно дыша густым воздухом, любуясь золотыми осенними цветами. Он был счастлив, как никогда: каждое его движение, каждая сосна в лесу, каждый взгляд любимой были ему счастьем. Все это — рыжее ласковое солнце, золотой, осенний лес, смуглая нежная девушка, заботливо поддерживающая его, сосны-великаны, важно и словно поощрительно кивающие ему своими пышными кронами, — все это, чорт возьми, было жизнью, большой, радостной великолепной жизнью, ради которой стоило бороться и рисковать.
Раньше он не замечал всей этой красоты, привычно полагая, что дышать, двигаться, есть, работать не так уж интересно. И вот все, мимо чего он раньше проходил без внимания, оказалось огромным, удивительным счастьем, полным неиссякаемых поводов к радости и грусти, к мысли, наслаждению и любви.
По ночам, прежде чем заснуть, он подолгу размышлял о поразительной перемене, произошедшей в его душе и внезапно словно открывшей ему глаза на смысл жизни.
Так, вместе с восстанавливающимся здоровьем, приходила к нему душевная зрелость. Перебирая в памяти свое прошлое, Мишкин теперь уже стыдился многого, что совсем еще недавно казалось ему молодеческим и красивым. Ему стало понятно, что подлинное счастье — в правильной личной жизни, в сознательной борьбе, в преданности своей родине и верности своей любви.
Он ненавидел немцев и раньше. Он скорее чувствовал, нежели понимал, что они — его заклятые, смертельные враги, что с ними надо всеми силами бороться, что их надо истреблять. И он честно боролся, честно истреблял врагов. Теперь же он не только чувствовал, но и ясно понимал, как необходима эта борьба, как священна эта ненависть. Он знал, что немцы стоят на пути его счастья, счастья Гали, счастья его народа; что до победы над немцами не будет счастья, а значит, не будет и жизни, ибо что стоит жизнь без счастья? Может ли она считаться жизнью?